Книга Иоаннида, или О Ливийской войне - Флавий Кресконий Корипп

Рима, его культуры и т.д., хотя Византия, а правильнее – Восточная Римская империя, была, по преимуществу, греческой; опять же говорим в первую очередь о языке, культуре и т.д., потому что обилие туземных племен в Малой Азии и иных областях Византии не поддается какому-либо насильственному этническому объединению. Объединяли вера, культура; с точки зрения тогдашнего византийца, крещеный исавр, араб или еврей вполне был полноправным византийцем, а вот грек-язычник, например, – уже нет. Ну не знала древняя Византия национализма, и в этом было ее счастье. Латинское (древнеримское, если угодно) влияние было в Византии очень сильным до времен Юстиниана, так что его, хоть и образно, но довольно верно, называли «последним римским императором». Этому служили и его захватнические вандальская и готская войны – он стремился вернуть империи «временно отторгнутые» у нее территории; даже надписи на монетах чеканились латинские, военная и придворная бюрократия носила латинские чины, и т.д. Поэтому очень часто Корипп будет вести речь именно о «римлянах», «латинянах», «величии Рима» и т.д. (хотя сам разоренный Рим в это время переходил из рук в руки во время изнурительной войны с готами) – мы же будем ясно представлять, что речь идет о Византии и византийцах (которые на самом деле даже не подозревали, как называют их и их государство, ведь это искусственный термин позднего времени!). Только могучий кризис, едва не сгубивший надорвавшуюся Византию после смерти Юстиниана (недаром его наследник и племянник Юстин II сошел с ума и залаял по-собачьи, получив в наследие разоренную страну с войнами по всему периметру ее границ!), заставил новых правителей спуститься с небес на землю и пересмотреть царившее прежде латинофильство. Возродившаяся Византия все более и более становилась «греческим царством», каким ее и узнала наша зарождавшаяся Русь.

5

Далее в тексте лакуна.

6

Эта должность, по нашему мнению, более всего подходит в данном контексте – в английском варианте стоит явно несуразное «премьер-министр».

7

Троянской, конечно же.

8

Второе имя Юла; кстати, именно от Юла якобы пошел род Юлиев, давший знаменитого Цезаря; поскольку матерью Энея была сама Венера, Юлий Цезарь не преминул упоминать, что происходит от этой любвеобильной богини. Если вспомнить, что царь Иван Васильевич Грозный любил выводить свою генеалогию от Пруса, мифического брата Октавиана Августа, племянника Цезаря – вот он писал, например, во втором послании к шведскому королю Юхану III (1573 г.): «Мы от Августа-кесаря родством ведемся», то Венера получается и его далекой прапра…прабабкой. Курьез для православного царя, переусердствовавшего в исправлении своего происхождения!

9

Согласно легендам Сцилла имела двусоставное тело – девы и либо рыбы, либо змеи, либо собаки; при этом от ее пояса росло шесть шей с собачьими головами; вместе с Харибдой располагалась по обеим сторонам Мессинского пролива, губя моряков.

10

Именно так действовала мифологическая Харибда, устраивая водовороты; если мимо Сциллы еще можно было проплыть, потеряв 6 членов экипажа (что и случилось с Одиссеем), то спастись от водоворота Харибды кораблю было уже нереально. Вот текст Гомера с описанием этих чудищ: «Даже и сильный стрелок не достигнет направленной с моря // Быстролетящей стрелою до входа высокой пещеры; // Страшная Скилла] живет искони там. Без умолку лая, // Визгом пронзительным, визгу щенка молодого подобным, // Всю оглашает окрестность чудовище. К ней приближаться // Страшно не людям одним, но и самым бессмертным. Двенадцать // Движется спереди лап у нее; на плечах же косматых // Шесть подымается длинных, изгибистых шей; и на каждой // Шее торчит голова, а на челюстях в три ряда зубы, // Частые, острые, полные черною смертью, сверкают; // Вдвинувшись задом в пещеру и выдвинув грудь из пещеры, // Всеми глядит головами из лога ужасная Скилла. // Лапами шаря кругом по скале, обливаемой морем, // Ловит дельфинов она, тюленей и могучих подводных // Чуд, без числа населяющих хладную зыбь Амфитриты. // Мимо нее ни один мореходец не мог невредимо // С легким пройти кораблем: все зубастые пасти разинув, // Разом она по шести человек с корабля похищает. // Близко увидишь другую скалу, Одиссей многославный: // Ниже она; отстоит же от первой на выстрел из лука. // Дико растет на скале той смоковница с сенью широкой. // Страшно все море под тою скалою тревожит Харибда, // Три раза в день поглощая и три раза в день извергая // Черную влагу. Не смей приближаться, когда поглощает: // Сам Посейдон от погибели верной тогда не избавит. // К Скиллиной ближе держася скале, проведи без оглядки // Мимо корабль быстроходный: отраднее шесть потерять вам // Спутников, нежели вдруг и корабль потопить, и погибнуть // Всем…»

11

То есть подтянуть паруса.

12

Возможно, Луис де Камоэнс не читал «Иоанниду», но насколько похоже отписанное Кориппом явление злого духа византийским мореплавателям на событие из пятой песни «Лузиады», когда португальским морякам явился грозный гигант – персонификация Мыса Бурь – и тоже напророчил им много тяжких бед: «Такого я не видел до сих пор, // И сердце от предчувствия забилось: // Вода ревела, как в ущельях гор, // Как будто к небу вырваться стремилась. // “Какая тайна, затемнив простор, // О, провидение, теперь открылась? // Чем угрожает море в этот час // И климат стран, неведомых для нас?” // Над кораблем могучая фигура // Обрисовалась явственно тогда: // Гигант свирепый, чье лицо понуро // И налилась водою борода; // Глаза глядели пристально и хмуро, // Врезаясь в нашу память навсегда. // Во рту чернеющем клыки торчали, // Седые космы по ветру взлетали. // Как чудо, изумляющее Родос // Своей величиною без предела, // Столь необъятным сделался колосс, // Что в самых храбрых сердце онемело. // Слова, подобно грохотанью гроз, // Рождались в выси мрачно потемнелой. // В молчании оцепенели мы, // Лишь этот голос загремел из тьмы. // Гигант кричал: “О, путник, дерзновенно // Решивший превзойти дела других, // И воевать готовый неизменно, // Как будто в мире нет забот иных. // Нарушил ты богов запрет священный, // Ты смеешь плыть среди морей глухих, // Стремясь к зовущей издалека цели, // Недостижимой никому доселе. // Вступаешь ты на неизвестный путь,