Книга Конец эпохи - Юрий Ра

быть и ножи. Хорошие получились клинья, я их залегендировал как колышки для палатки. А закалка нужна, чтоб в горах палатки крепить можно было. Покидали на славу, до усталости в плече. Я принцип вспомнил, Саенко объяснил — у него нормально пошло. Когда народ собрался на тренировку, они стали свидетелями того, как комсомольские руководители с шести метров уверенно метают ножи в центр мишени. Выглядело почти эпично. И ножи из мишени выдергивались с трудом после раскачки. Эдак я Мишу сделаю ковбоем или индейцем потихоньку.

Февраль надвигался с неумолимостью дорожного катка, вроде небыстро, но каждый день он подкатывался всё ближе. Петр Онегин смотрел на портрет Андропова в своем кабинете и мысленно спрашивал его: «Ну как же так, ну как вы довели страну до такой ситуации? Неужели Милославский говорил правду, и впереди ничего, кроме угасания или, того хуже, развала?» Слухи, осторожно собираемые им, не давали пищи для оптимизма. Первый человек государства явно угасал, причем об этом знали уже и американцы. Вовсю развернулись подковерные игры, отголоски которых слышались и внизу, если так можно было назвать аппарат ЦК ВЛКСМ. И было совершенно ясно, что гадский Жора опять прав — следующим «старцем за рулем» будет Черненко. И уже не оснований не верить этому пророку, что и Черненко ненадолго.

«Блин! Как же так? Не помню!» Онегин вдруг осознал, что Милославский не назвал фамилию последнего генсека и, как он сказал, «президента СССР». Не назвал Милославский или забыл он сам?! На минуту именно этот факт показался Петру самым важным. А потом отпустило: какая разница, в сущности? Забыл или не услышал. Милославский от него на расстоянии телефонного звонка. В любой момент можно организовать встречу, только спешить не надо. Год есть в запасе, куда спешить? Как-то вдруг вспомнилось первое предсказание, о смерти Брежнева, показавшееся нелепым и мистическим. Что-то изменилось? Один раз случай, два — уже система. Хуже того, Милославский своими подрывными речами начал влиять на ту картину, которую много лет наблюдал Петр. Из детства всплыла сказка «Снежная королева» и тролль со своим отравленным зеркалом. Его осколки, попадая в глаз превращали любую самую прекрасную картину в нечто ужасное и отвратительное. Жора тот же тролль. Гад, он называет обманом то, во что больше всего хочется верить. А верить хотелось в незыблемость страны и того порядка, который в ней сложился. Тычет тролль пальцем и говорит — вот тут гниет, вот тут уже труха, здесь предательство. А впрямь, тут труха, там предательство. А что делать — не говорит вражина. Мол, ничего уже не сделать.

А сам, враг такой, пытается. Глупо, наивно, ни сил нет, ни умений, а пытается. Видно по Милославскому, что выжигает изнутри такая же боль, что и Петра, только сильнее. Словно Жорж уже видел, как сгорает и тонет прекрасный корабль вместе с экипажем и пассажирами. А может и видел. Хрен их разберет, этих уникумов и их бесполезные пророчества. Вот назвал фамилию завербованного генерала КГБ — Калугин. И что с этим знанием делать? Кому из руководства можно сказать и что говорить?

— Товарищ полковник, мне один пацан нашептал — крот у нас. Генерал Калугин!

— Доказательства?

— Честное комсомольское! Вы проверку организуйте.

— Непременно! Пройдите, товарищ Онегин, вот с этими людьми, они вам покажут, куда. А за пацаном мы завтра скатаемся.

— «Скажите государю, что в Англии ружья точеным кирпичом не чистят!»

Только так, и никак по-другому. А и были бы доказательства, что в ответ? «Какие интересные документы! Кто вам их дал? С какой целью?»

Я примерно мог представить всю горестность положения Петра с его новым знанием и близостью к серпентарию, но помочь ничем не мог. Меня закрутил поток работы. Ненавистные бумажки и горячо любимые тренировки. Страдающий где-то там далеко Петр сделал нам с Мишей приличный подгон — он натравил на нас группу творческих работников с Центральной студии документальных фильмов. Петр сказал им, что комсомолу интересно, и что зрителю будет интересно тоже. В результате, на базе у нас паслись странные люди со странными устройствами. Более всего я боялся, что их аппаратура сожжет нам проводку и здание сгорит следом вместе с трудами рук моих. При всем этом мы даже не могли сказать, начались уже съемки или пока идет подготовка к процессу. Но кое-что я уже получил в актив. Творческим людям белый зал, так понравившийся поначалу, в конце концов надоел, и они расписали его так, как им захотелось. А захотелось им ни много, ни мало, а зал рыцарского замка. Я чуток поморщился, помычал и одобрил. Правда внес чуть-чуть корректировок, чтоб уж совсем не опошлять идею. Прежде всего настоял, чтоб была сохранена светлая цветовая гамма. И предложил московским бутафорам сваять пару-троечку фальшколонн вдоль стен, выступающих из них буквально на десяток сантиметров. Вот как так — студия документальных фильмов, а у них бутафоры работают? Чего-то мы не знаем про документальное кино.

Посреди съемочного бардака случился вполне ожидаемый казус. Некий ушлый тип спер одну из камер. Причем, киношники считали его нашим спортсменом, а мы — киношником. Режиссер написал заявление, Саенко позвонил новым знакомым из УМВД по Тульской области, неделя — и камера была разыскана и возвращена группе. Собака-ищейка, дедуктивный метод и засада на малине — всё это не потребовалось. Были поставлены на уши опытные оперативники, ими были взяты за горло осведомители, в результате акт реализации камеры горе-злодеем ждали с таким нетерпением, что его даже не побили. Сразу подхватили под белы руки и отправили в камеру, а камеру в Управление МВД. Не шибко ходовой товар в Туле аппараты для профессиональной киносъемки. Украсть легче, чем продать.

На этом фоне я даже как-то подзабыл про предсказанную дату смерти Дедушки. А он не подвел, скончался в строгом соответствии с планами Мироздания. Почему я так насмешливо комментирую его смерть? Потому что уверен, всё надо делать вовремя. В будущей жизни насмотрелся на таких героических дедушек в институте. У заведующего профильной кафедрой маразм, он бормочет и рисует на лекциях полную дичь, а администрация жмет плечами — профессор заслуженный, как мы его выгоним? А то, что он студентам уже ничего не дает — издержки, потерпите. Помню, показал в деканате конспект его лекций — нам это на экзамене рассказывать? Ну нет, такое вслух произносить нельзя.

Эти похороны уже не стали потрясением. Весь советский народ смотрел, кто будет читать прощальную речь. На Красной площади совсем старенький Черненко подошел к микрофону и спросил у страны: «Шапки снимать