Книга Голод - Юлия Гауф

и не нравится, - ответил. – Все, заканчивай. Парням скажи, чтобы жмурика из подсобки убрали, и кровь водой залили.

- Нет, стой, - хмыкнул Молоток. – Ты и правда хочешь всего этого лишиться?

Он кивнул на грязный ангар, но я понял, о чем он. Лишиться всего? Убийств, опасности быть убитым или посаженным, стресса, бабла. Жить нормальной жизнью, как человек, которых миллионы. И тем самым лишиться той свободы, которую обрел. Теперь у меня есть сила, есть власть над своей жизнью. Я могу защитить Сашу, себя, у меня есть деньги. Есть все, что нужно, чтобы забыть прошлое, в котором я был никем – просто парнем, которого можно посадить за то, в чем он не виноват и заставить делать то, чего он не хочет делать.

Хочу ли я лишиться всего?

- Нет, не хочу.

- Тогда перестань в себе копаться, парень, - хлопнул меня по плечу Молоток. – Это просто бизнес, а совесть, душа, и прочая ху*ня – все это для слабаков. Ты уже по уши в дерьме и крови, чистеньким не станешь. Но если продолжишь колебаться, то свои же кинут, никому слабак не нужен. Сейчас скидку делают по неопытности, но за силу уважают – тебе удалось снять Кравченко, и это дорогого стоит. Но… прекращай, если решение уже принято. И живи, блть, дальше.

Я усмехнулся, и отсалютовал Молотку. Сенсей херов. Но как всегда прав. Назад я не хочу – к той жизни, в которой я ничего не решал. Эта жизнь гораздо лучше.

В машину сел на заднее сидение, и то после того, как Рома, один из бригады, проверил ее на взрывчатку и прослушку. И всю дорогу до дома был занят тем, чем занят почти все время – делами. Просматривал бумаги, переписывался со своими людьми о том, кому и сколько вкинуть, когда прибудет новая партия очередного товара. Доехали, когда уже стемнело.

- Приехали, - сказал Рома.

- Все, можешь быть свободен, - ответил, отрываясь от смартфона, и вышел из машины.

Сердце привычно замерло перед встречей с Сашей. Дикая радость, что она теперь целиком и полностью моя, не оставляет до сих пор. Даже не верится, что раньше я мог делить ее с Кравченко, мог просто смотреть на нее в окне, и осознавать, что она не моя. И это тоже атрибут старой жизни, которая была отстоем – быть слабым терпилой, выжидающим своего часа.

В доме пахнет выпечкой. Перед тем, как пройти в кухню, я проверил руки – кровь смыл без остатка, не спалюсь.

- Наконец-то! – Саша с улыбкой поднялась со стула, и захлопнула крышку ноутбука. – Хоть бы предупредил, что надолго уехал. Я тут с ума схожу.

- Саш, - подошел, поцеловал в полные губы, наслаждаясь их вкусом, - прости, милая.

- Хоть бы обнял, - надулась она, и с нажимом провела по моим плечам.

А я… завис, блть. Не могу ее обнять. Стою, как дебил, свесив руки, и прикоснуться к ней не могу. И не по тому поводу, который раньше был – не из-за ребенка. Пару дней не мог заставить себя притронуться к ее животу, неприятно было. Даже мечтал, как гребаный урод, что выкидыш будет. Сейчас научился не думать об этом, представляю, что моего ребенка носит, и почти получилось в это поверить. Почти.

Но сейчас кажется, что прикоснусь к Саше, и запачкаю ее. Кровь смыл, руки чистые, да и вины за собой не чувствую – конкурент Кравченко, враждовавший с ним, решил меня убрать, а я убрал его. Все честно. Он сдох, а я живой, и стою рядом с любимой. Только прикоснуться к ней снова не могу. Так было вчера, и позавчера. Пока не постою под душем, из которого льется кипяток, пока не расцарапаю итак изуродованную кожу щеткой, кажется… бред кажется, на самом деле.

Что дотронусь до Сашки своими ладонями, и мое уродство ей передастся. Ее кожа покроется шрамами, ее ранят так, как я раню остальных. Что ее убьют. И все это случится, если на нее попадет хоть капля крови тех, кого я убил. Бл*дский бред.

- Я в душ, потом обниму. В спортзале был, не хочу пачкать, - отмазался, отходя на пару шагов.

- Врешь. Потом от тебя не пахнет, - нахмурилась она, разглядывая меня, будто впервые видит.

Черт, а в прошедшие дни эта отмазка прокатывала.

- Саш, давай по мелочам не ссориться. Я в душ, потом спущусь, и поужинаем, и наобнимаемся. И все остальное. Ночь длинная. Хочешь, скажу, что я с тобой сделаю? – понизил голос, зная, как на Сашу это действует.

Она любит грязные слова, произнесенные шепотом. Животный секс на грани. Грубость, за которой следует нежность. Я, оказывается, тоже это люблю. Сейчас она облизнет губы, улыбнется мне, и…

- У тебя на худи, на капюшоне что-то красное, - прошептала она.

- В спортзале шкафчики красили.

- Да ладно?

- Саш, - рассмеялся чуть нервно, и отступил еще на шаг, - ты же не думаешь, что я гулял, и это помада? Ну бред же!

- Я так не думаю, - мертвым голосом ответила она. – Я думаю, что это капли засохшей крови. И знаешь, Денис, лучше бы это была помада, и лучше бы ты загулял.

- Что ты несешь?

- Где ты пропадаешь все это время? – не выдержала она. – И не смей уходить, пока не поговорим. Ни в душ, ни куда-то еще. Ты уезжаешь надолго, возвращаешься странный. От тебя кровью пахнет! Здесь все кровью пропахло, клянусь, я ее чувствую. Все эти мужчины… Боже, да они уголовники, Денис, по ним тюрьма плачет, и они постоянно у нас! Охраняют, привозят тебя, увозят. Бывают в доме!

- Я тоже уголовник, если ты не забыла.

- Ты отсидел, да, - скривилась она. – Но именно сейчас ты превращаешься в уголовника! Сейчас, Денис! Что происходит? Это ведь кровь? Ты подрался с кем-то? Ты… ты убил кого-то?

- Почему сразу убил?

- Потому что я не знаю, чем ты занимаешься! – выкрикнула она. – И самое страшное представляю. Потому что чувствую, что происходит какой-то кошмар!

- Саша, твою мать, ничего не происходит! – заорал я. – Ты в безопасности, тебя больше никто не заставит делать то, что ты делать не хочешь. Кравченко больше нет, есть я. Просто не лезь не в свое дело, живи себе спокойно, и