Книга Ведьма княгини - Симона Вилар

Маланич же остался в Искоростене дожидаться вестей. Бродит по переходам, размышляет, а заодно… Мало кому бы признался, да только хорошо ему тут, среди такого богатства, где всякий его боится и слушается. Ибо страх — одна из сторон почтения. А роскошь… Проведший всю жизнь в лесах без особых удобств и уюта волхв Маланич неожиданно понял, что роскошь — это одна из составляющих власти. А власть он любил, ради нее и жил. Иначе не интересно.

Сейчас Маланич прошелся по пустой длинной гриднице, туда, где на возвышении между змеями-светильниками стояло княжеское кресло, сел в него, откинувшись на покрытую пушистой рысьей шкурой спинку, поставил ноги на резную, обитую пестрым бархатом скамеечку. Удобно, хорошо, от огней в пастях змеев-светильников пахнет нездешними цветами. Маланич принюхался, представив, как он смотрится на этом месте. Да уж получше рыхлого неуклюжего Мала. Ибо был верховный волхв Маланич мужчина внушительный: высокого роста, худощавый, но статный, плечи прямые и широкие, лицо… Сколько ему лет, Маланич уже и сам не ведал. Когда живешь в чащах да употребляешь мертвую и живую воду, возраст не сильно сказывается. Но длинная грива седых до белизны волос, отросшая ниже пояса, и не менее длинная борода указывали, что чародею немало весен. Однако его темные жгучие глаза оставались по-молодому юркими и ясными. Особенно их оттеняли белые волосы и одежды Маланича, да еще круто изогнутые черные брони — словно сажей наведенные.

Маланич положил руки с бренчащими подвесками-амулетами на золоченые завитки кресла, оглядел гридницу. Забавлялся, представляя себя князем. А чем он не князь? И хотя во время собраний нарочитых бояр, волхвов и старейшин он обычно стоял за креслом, как советник Мала, все знали, что именно он правит, именно к его речам прислушивается князь. Да еще к речам Малкини. Это немного умаляло ощущение власти у Маланича. Надо же — Малкиня, найденыш, даже не древлянин родом, а просто способный мальчишка, какого некогда разыскали ведуны на берегах Днепра. Он-то и пожить еще толком не успел, чтобы мудрости полагающейся набраться, а надо же, сумел извернуться и стать правой рукой у Мала. И Мал, выслушав Маланича, всегда прежде всего к Малкине своему обернется, смотрит пытливо, словно одному ему доверяет. А Малкиня… Вот уж наградили боги парня умением — мысли чужие разгадывать. С ним и Маланичу порой непросто. Ну да ведь справлялся же, подчинить себе сумел. И хотя Малкиня был разумом не обделен, да только молоко еще на губах не обсохло, чтобы тягаться мудростью с могучим Маланичем. Недаром же Маланич смог и его переманить на свою сторону, когда задумал извести Игоря да уговорить всех отринуть равнодушных небожителей-богов и получить силу от темных, подземных. Но все же от Малкини следовало однажды избавиться. Вот и отправил его с князем Ольгу встречать. Пусть помозгует, как там и что, пусть прочтет мысли княгини и свиты ее, да выведает, отчего она без древлянских сватов вернулась. Ибо исчезновение послов настораживало Маланича. Он бы погадал, но там, за Днепром, власть богов-небожителей еще сохранялась, и он не мог пробиться туда ворожбой.

От размышлений волхва отвлек стук в дверь. Он не подал голоса, просто послал приказ, и стучавший понял, что ему разрешено войти. Страж-воротник, изумленно пялясь на восседавшего на княжеском месте кудесника, сообщил, что прибыл посыльный от Мала.

Посыльным оказался недавно принятый на службу молодой древлянин Мокей вдовий сын. Маланич видел, как этот парень кланяется от порога, идет по алому войлоку дорожки от двери. Этот Маланич был из лесных древлян, но предпочел служить в Искоростене, проявил себя как рачительный и смекалистый в услужении, поэтому Маланич приблизил его, после приставил к Малу как своего соглядатая.

Сейчас Мокей скинул меховой колпак, поклонился низко верховному волхву, коснувшись пальцами половиц.

— Поздненько ты прибыл, Мокей, — обратился к нему волхв. — Что, страшно было ехать по ночи-то?

— Страшно, мудрый, — не стал таиться Мокей. С волхвом-то не сильно и притворишься.

— Зря опасался, нет у тебя веры в чародейство, а ведь я тебе сильно заговоренный амулет дал.

— Знаю, мудрый. Да вот только… Пока скакал в сумерках, они все в чащах таились, я их слышал да и замечал порой, но амулет твой их отваживал. А как совсем стемнело… Конь подо мной был добрый, только он и вынес, когда сама чаща ко мне тянуться лапами начала, пущевики[92]коряги на дорогу высовывали. Где уж тут было не бояться.

— И все же ты поехал.

— Как ты и велел.

Маланич видел, что его гонец еще не отошел от испуга: бледный, взмокшие пряди прилипли ко лбу, глаза бегают. Наконец остановились на ровном пламени горевших светильников, и он как будто только теперь перевел дух, поняв, что опасность позади, что подле могучего Маланича ему ничего не угрожает. Значит, верность его сильнее страха. И если страх побеждает только храбрый, то слово держит только верный. Но Мокей, как знал Маланич, еще и честолюбив. Для него служить верховному волхву значит подняться. Это Маланич понимал, ведь и сам в свое время не желал провести всю жизнь и чащах, потому теперь имеет право хозяйничать в тереме. А Мокей… Волхв вдруг подумал, что такой удалец бабам должен нравиться: вон какой ладный, статный да сильный, голову вскидывает без робости, лицо смазливое, губы мягкие, глаза ясные, бритый, как у иного щеголя киевского, подбородок разделен красивой ямочкой. Маланич знал, что некогда принятый в один из лесных родов Мокей сумел обворожить дочку самого старосты, женился на ней, но все же потом решил дальше идти. С такой родней, как у его жены, он бы сам однажды старостой мог стать, но не захотел терпеливо ожидать своего времени, предпочел добиваться милости у правителей. И уж он старается, им довольны, Мал даже ему десяток воинов под руку выделил, к себе приблизил.

Маланич разглядывал Мокея, пока не решил, что выждал достаточно и не будет выглядеть нетерпеливым. Теперь же сделал знак, позволяя рассказывать.

Сперва Мокей сообщал лишь то, что Маланич и сам предвидел. Поклонился прибывшей Ольге князь Мал, гостьей дорогой назвал, уважил приличествующие законы гостеприимства. Но оказалось, что Мал не просто радушие проявил, а стал заискивать перед ней, спрашивать, что может сделать для желанной, чтобы она к нему расположение проявила.

При этом Маланич нахмурил темные брови. У Мала сейчас сила, он должен ставить условия, на этот счет Маланич особо наставлял князя перед отъездом. А вышло, что Ольга указывает Малу. Ну, допустим, она княгиня и повелевать еще у себя в Киеве привыкла, допустим, она еще обижена за смерть своего мужа, но должна же она уже уразуметь, что ее не править позвали к древлянам, а передать свою власть Малу. И она должна это понимать, раз сама согласилась стать его женой. Она же, со слов Мокея, даже не заикнулась о поездке с супругом в Киев, да и на пиру сидела сдержанная и молчаливая, не притронулась к выставленному угощению.

— Что ты говоришь? — остановил знаком рассказчика Маланич. — Говоришь, от угощения на пиру Ольга отказалась?

— Да, мудрый. Она сказала, что пока не отпразднует тризну по мужу, в доме его убийцы ничего пробовать не станет.