Книга Это ты во всем виновата! - Пол Рудник

— Простите, простите меня, я самый плохой человек на свете…

— Тише-тише, — утешает меня мама. — Ты в безопасности, все здоровы, и это единственное, что имеет значение…

— Что, даже хуже Гитлера? — подначивает меня папа, улыбаясь, и это ужасно сбивает с толку и даже раздражает меня, потому что я тут вообще-то пытаюсь признаться в грехах, извиниться и принять заслуженное наказание. Поэтому я говорю:

— Пап! Я намного хуже Гитлера! Ты только посмотри на мои волосы!

— Его честь судья Генри Брюс Дрендоуэр, — объявляет пристав. — Прошу всех встать.

Все встают, и в комнату заходит судья Дрендоуэр, правда на нем почему-то нет судейской мантии. Он немного старше моего папы, и кажется, что ему совсем не хочется здесь находиться, особенно в воскресенье. Я слышу, как тетушка Нэнси бормочет себе под нос: «Фашистский подстрекатель». Я сама слышала, как эту же фразу она бросала официанту, который принес ей недостаточно хлеба, регулировщику, который убеждал ее подождать зеленого светофора, и продавщице тыкв, обсчитавшей ее на ферме.

Судья с хмурым видом оглядывает каждого. Он пристально смотрит на Хеллер, которая выглядит похожей на оборванку и под взглядом судьи сильнее закутывается в плед.

— Садитесь, — строго говорит судья и, когда все садятся, продолжает: — Это предварительное слушание, на котором я должен решить, какое обвинение предъявить и кому. Пока присутствие адвокатов необязательно, хотя я часто задаюсь вопросом, нужны ли они в принципе. И сейчас я хочу, чтобы все посмеялись, потому что я только что очень удачно пошутил, а вам всем ведь очень хочется мне понравиться, так?

Он прищуривает глаза, и все принужденно смеются, а тетушка Нэнси бормочет:

— Вот почему нас ненавидят террористы. Патриархальная свинья.

— Какие-то проблемы? — спрашивает судья тетушку Нэнси.

— Нет, Ваша честь, — смиренно отвечает та.

— Насколько я понимаю, — продолжает судья, — перед нами три молодых девушки. Или, если быть более точным, три молодых преступницы, которым нужно преподать урок. Прошу их выйти вперед.

— Ваша честь, — дрожащим голосом произнесла Хеллер, вставая. — Я бы хотела кое-что сказать.

Я знаю, что сейчас будет. Хеллер сейчас обвинит во всем меня. Она скажет, что не просила меня приезжать в Нью-Йорк, что я бесцеремонная, тупая и надоедливая. Она же будет очаровательно искренней, и все, конечно же, ей поверят. Ну и ладно. Даже если Хеллер удастся всех заболтать и выпутаться из проблем, которые она сама создала, я-то все равно заслуживаю наказания. Да даже если бы я не заслуживала, Хеллер — кинозвезда, так что она в любом случае избежит наказания, потому что именно так это и работает.

— Ваша честь, — произнесла Хеллер, — это я во всем виновата. Я заставила Кейти и Софи уехать и провести этот день со мной, я не позволила Софи позвонить ее родителям, и это я дала Кейти наркотик…

ЧТО? Что Хеллер творит? А, я поняла — она берет на себя вину, но для нее это лишь очередной способ оказаться в центре внимания. Она откинула за плечи свои мокрые волосы, и еще она понизила голос на слове «наркотик». Хеллер играет роль самоотверженной и благородной девушки, и все это принимают за чистую монету. Как сказал бы Уайатт, тут попахивает Оскаром.

— Нет! — воскликнула Софи, вставая рядом с Хеллер. — Это сделала я! Я шантажом заставила Хеллер и Кейти делать все, что я хочу, потому что у меня рак! Они были, ну, моими заложниками! И… и… это я сотворила фигню с волосами Кейти!

— Да, это действительно серьезное преступление, — произносит судья, глядя на меня. Он смотрит на мои волосы с таким выражением, как будто только что наступил в нечто совершенно отвратительное.

— Ваша честь, — говорю я, вставая, — если здесь есть Библия, я бы очень хотела поклясться на ней, особенно на той части Ветхого Завета, где Господь карает злоумышленников…

— Просто говори правду, — перебил судья, — если ты, конечно, на это способна, с такой-то автомобильной антенной в носу. И я был бы просто счастлив сам тебя покарать.

— Ваша честь, — продолжила я, — я была ответственной за девочек. Я должна была следить за тем, чтобы выполнялись все предписания и соблюдалось расписание, чтобы Хеллер могла рекламировать свой фильм, а Софи — провести с нами целый день. А я самый неисправимый и жестокий человек… и… и самый беззаконный преступный гений на свете. Я все испортила, я обесчестила свою семью, страну и веру, и… и… свое право еще хотя бы раз в жизни насладиться капкейком или еще какой-нибудь вкусняшкой с глазурью. Я должна быть наказана по всей строгости закона и даже больше, и, несмотря на то, что я знаю, что в Нью-Джерси не применяется смертная казнь, может быть, для меня вы могли бы сделать исключение…

Я зажмурилась и вытянула вперед руки.

— Что, черт возьми, ты делаешь? — спросил судья.

— Я готова. Надевайте наручники.

— Ну это уж мне решать, — произнес судья с сухим, страшным смешком, и все присутствующие послушно засмеялись.

— Во-первых, — произнес он, — ты права, в Нью-Джерси запрещена смертная казнь, потому что мы — гуманный и милосердный штат, и, если бы у нас действовала смертная казнь, некоторых звезд давно бы уже не было. Но давайте займемся рассмотрением нашего дела, которое действительно заслуживает обсуждения. Мне сообщили, что в течение одного дня эти трое правонарушителей, — судья надел очки и сверился с документом, протянутым ему приставом, — угнали спортивный автомобиль, имели при себе незарегистрированное личное оружие, совершили незаконное проникновение на государственную территорию и подвергли опасности жизнь несовершеннолетнего. Все эти нарушения могут повлечь серьезные санкции, особенно если мы считаем этих троих нарушителей взрослыми. Также мне сообщили, что имеются видеозаписи всех или же большей части этих преступлений.

Пристав включает плазменный экран, и вот оно — зернистое видео с камер наблюдения, на котором, тем не менее, четко видно, как я прыгаю в спорткар, видео, на котором я угрожаю пистолетом парням в лыжных масках в «Валю-Брит». Вот я, Хеллер и Софи, одна за другой прыгаем на цепи в карьер. Вот разламывается кран и летит в воду, падая в нескольких сантиметрах от моей головы — и все в комнате, включая меня, от ужаса ахают.

— Господи! — восклицает мама. — Кейтлин!

— Как клево! — одобряет тетушка Нэнси, которая обожает использовать сленговые словечки, которые безбожно устарели, и это понятно даже мне.

— Это будто мой самый любимый фильм с Хеллер Харриган! — говорит Софи.

— Ой вей из мир, — произносит Уайатт, — максимально.

— То, что мы увидели, отвратительно и не оставляет никаких сомнений в вашей вине, — говорит судья, — так что эта запись может быть легко использована в качестве доказательства на судебном разбирательстве.

Я бросаю взгляд на Хеллер в противоположной стороне комнаты и замечаю, что даже она нервничает. Нет, даже больше, чем просто нервничает — она выглядит испуганной. Отлично. Наконец-то. Ей страшно, потому что никакой актрисе, отсиживающей двадцатилетний тюремный срок, не светит ни одной номинации на Золотой Глобус.