Книга Величайшие врачеватели России. Летопись исторических медицинских открытий - Александр Бушков

Грейг, пользуясь известным выражением, сосредоточил в своих руках необъятную власть. Главный командир Черноморского флота и военных портов, генерал-губернатор Николаева и Севастополя. По должности ему был подчинен и весь торговый флот Черного и Азовского морей, а также гражданские порты, торговые склады и таможни Крыма. Одновременно Грейг был и… председателем Николаевского ссудного банка (в те времена этакое вот совмещение должностей допускалось практически открытое).

Легко представить, какие возможности открывала подобная власть, сосредоточенная в руках одного человека, окруженного целой тучей сомнительных дельцов. Да к тому же сложилось так, что еще со времен Потемкина Черноморский флот, в отличие от Балтийского, сохранял гораздо большую независимость от Московского министерства в хозяйственно-финансовых делах (самостоятельности гораздо больше, а контроля гораздо меньше).

Вот и развернулись… «Бюджетных» денег через казну Черноморского флота ежегодно проходило от 8 до 12 миллионов рублей золотом. Вовсе не обязательно было их примитивно воровать – достаточно было изящно проделывать всевозможные комбинации с подрядами и поставками. Схемы нам прекрасно знакомы по нашему времени: завышенные цены, когда разница делится между участниками, «распилы», «отпилы», «откаты» и прочие предосудительные забавы с казенными суммами, которые, забавы эти, никак нельзя считать изобретением нашего времени. Я не особенно и преувеличу, сказав, что нынешние стародавним махинаторам типа Грейга и его теплой компании и в подметки не годятся…

Все поставки флоту корабельного леса (и другие хозяйственные дела) прочно держала в руках сожительница Грейга с интересной фамилией Сталинская (ударение на «и») – разумеется, при помощи немалого числа «допущенных к столу» дельцов. Вдобавок именно через порты Азовского и Черного морей шел основной грузооборот российской внешней торговли (вывозили главным образом пшеницу), что давало возможность людям понимающим сколачивать немалые состояния на всевозможных комбинациях. Ну, а если вспомнить, что все банковское дело было сосредоточено в руках Грейга… масштабы темных сделок и размеры неправедно нажитых капиталов в воображение умещаются плохо. (Естественно, Грейг и его компания имели возможность много лет резвиться самым беззастенчивым образом только потому, что их «крышевало» в столице немало высокопоставленных сановников – ну, мы же не дети, ни на минутку не допустим, что сановники это делали по доброте душевной.)

А вдобавок тут же, на суше, дислоцировалась 2-я Южная армия, где воровали столь же увлеченно, правда, в гораздо меньших масштабах. Ну, тут уж были чисто технические причины: флотская мафия контролировала огромный бюджет флота, дорогостоящие подряды на строительство кораблей и ремонт крепостей, да вдобавок зерноторговлю. Армейцам приходилось пробавляться махинациями с продовольствием и другими видами снабжения армии. А также строительством дорог для возможного передвижения воинских частей – золотое дно для человека понимающего, в чем мы можем убедиться и сегодня. Естественно, обе «семьи» действовали в самом трогательном единении. Время от времени в Петербурге громыхали все же громы и молнии, но в отставку «по состоянию здоровья» вылетали лишь отдельные пешки, что общего положения дел не меняло.

Сухопутную мафию прекрасно осведомленные о многих «вольностях» тогдашние спецслужбисты все же сумели изрядно приструнить и произвести нешуточную кадровую перетряску, воспользовавшись в качестве предлога восстанием декабристов, в котором оказались замешаны многие высокопоставленные военные Южной армии, от всем известных Пестеля и генерала Волконского до гораздо менее известного широкой общественности генерал-интенданта армии Юшневского. Флот, правда, не тронули, а там и армейцы потихонечку восстановили прежние позиции…

Вот в это осиное гнездо и занесло Владимира Даля. По молодости лет и житейской неопытности мичман плохо представлял, с кем связывается, а потому однажды сочинил язвительное стихотворение, где досталось и Сталинской, и самому Грейгу, которого Даль вдобавок ко всему назвал «глупым рогоносцем». Стихотворение переписал себе кто-то из знакомых Даля, тот дал списать еще кому-то… В общем, уже через несколько дней вирши распространились по всему Севастополю. И дошли до Грейга, форменным образом осатаневшего.

Буквально сразу же по его приказу Даля арестовали, и он почти год провел на гауптвахте – а потом суд (как легко догадаться, «карманный» суд Грейга) разжаловал мичмана в матросы на полгода «за сочинение пасквилей».

Грейгу этого показалось мало, и он стал добиваться, чтобы Даля разжаловали из мичманов навсегда и поставили служить матросом (как тогда было принято – до седых волос)…

Тут, на счастье Даля, вмешался Петербург. В Петербурге знали массу интересного о делишках Грейга и его камарильи, еще за несколько лет до этой истории Александр I (тоже, как говорится, полностью бывший в теме) пытался адмирала снять. Однако «крыша» отстояла, явно испугавшись, что под угрозой окажется их доля.

(Забегая вперед: свалить Грейга удалось только Николаю I, да и то не сразу, а только в 1833 году, когда император, что называется, вошел в силу и Третье отделение окрепло…)

Наверняка оттого, что черноморские художества были в Петербурге прекрасно известны (Даль к тому же подал прошение императору, рассчитывая на его заступничество), Морской аудиторский комитет (нечто среднее меж тогдашней военной прокуратурой и Счетной палатой) приговор Грейга не утвердил. Далю вернули звание мичмана и от греха подальше перевели служить на Балтийский флот. Однако его достали и там: у Грейга и на Балтике было немало влиятельных дружков-приятелей, и они быстренько стали делать все, чтобы осложнить мичману жизнь до предела. Сообразив, что его и здесь не оставят в покое, Даль подал в отставку с надежной формулировкой – «по болезни». Впоследствии именно эта формулировка послужит основанием для иных лихих «исследователей» (как ни странно, но апологеты Грейга среди них встречаются до сих пор) выдумать сказочку, якобы Даль ушел с флота оттого, что плохо переносил качку и страдал морской болезнью. Как же его в таком случае не «комиссовали» раньше – отправили в отставку только через десять лет морской службы?

Оказавшись «на гражданке», Даль некоторое время выбирал дальнейший жизненный путь. И, скорее всего, по примеру отца решил стать медиком. Отправился в Дерптский университет, как многие герои нашего повествования. 20 января 1826 года он поступил на медицинский факультет, но только два года спустя был зачислен «на казенный кошт», а до того приходилось несладко: жил в чердачной каморке, зарабатывал на жизнь уроками русского языка. Учился усердно, особенно латыни. За работу по одной из тем, объявленных философским факультетом, получил серебряную медаль.

В том же 1828 году учебу пришлось прервать – началась очередная русско-турецкая война, в Задунайской области появились вспышки чумы, и действующей армии понадобились медики в немалом количестве. Даль досрочно «с честью выдержал экзамен на доктора не только медицины, но и хирургии». Темой его диссертации было «Об успешном методе трепанации черепа и о скрытом изъязвлении почек».

Уже тогда, в действующей армии, Даль начал собирать материалы для будущего фундаментального труда «Толковый словарь живого великорусского языка», причем успел сделать столько записей, что они составили целый «походный архив» – изрядно нагруженного верблюда. Этого верблюда однажды то ли увели турки, то ли он сам отбился от обоза, но казаки его быстро разыскали и вернули Далю.