Книга Добровольная жертва - Наталья Метелева

Ребах уронила расческу и зашлась смехом.

Гарсийский живописец Пьетто был гением точности. Портреты, выполненные его кистью, воспроизводили оригиналы до последней морщинки. Скопированы были каждый волосок, каждая бородавка, каждая складка. Но при всей беспристрастности лики, писанные Мертвым Глазом, получались отвратительными, как мертвецы. Никто по доброй воле не хотел позировать правдивому живописцу. Но натура и не требовалась: Пьетто обладал уникальной памятью. Изображенные, когда видели портреты, в лучшем случае не верили глазам. В худшем их физическое и психическое здоровье не выдерживало зрелища. Но придраться было не к чему, разве что к излишней натуралистичности. Долгое время заказчиков у юноши не было. От отчаяния он сдался в руки Лиги и поступил в школу ясновидцев.

Но как-то одному дряхлому, но богатому ростовщику, обладателю красавицы жены, пришла неожиданная мысль заказать Мертвому Глазу портрет ее любовника как подарок на день рождения. На следующий день женщина пожертвовала все состояние мужа, какое могла увезти, местному монастырю, постриглась в монахини и прославилась впоследствии необычайным молитвенным рвением. Последним движимым имуществом, что осталось у брошенного мужа, был злополучный портрет.

Рогоносец, получивший не совсем тот эффект, на который рассчитывал, с досады швырнул это последнее в оригинал изображения. Портретированный скончался на месте – его хватил двойной удар: во-первых, тяжелой рамой по голове, во-вторых, он не вынес жестокой правды собственного облика, так как считал себя первым красавцем Гарса. Ростовщик тут же умер от счастья. А местный поэт прославил себя душещипательной исторической балладой.

С тех пор отбоя от заказчиков у Пьетто не было: каждый норовил заказать ему своего врага или просто досадившего соседа. Вдохновленный долгожданным признанием, живописец бросил школу и целиком отдался любимому делу. Портрет девушки кисти Пьетто считался лучшим лекарством от неизлечимой прежде болезни любви. Стоило показать изображение влюбленному, как тот навсегда терял к предмету страсти всякий интерес. В Гарсе почти прекратились браки по любви и возобладал голый расчет, чему патриархальные родители совершеннолетних детей были только рады.

Не обошлось и без побочных эффектов: стала стремительно снижаться рождаемость. Аптеки обогатились на возбуждающих средствах. К гениальному живописцу стали стекаться поклонники его искусства со всей Асарии и даже из соседних государств. Мертвый Глаз зазнался и поплевывал в сторону школы Лиги, ясновидцы которой обычно нищенствовали. Так продолжалось около двух десятков лет – до тех пор, пока чуть ли не каждый житель Гарса принудительно не обзавелся собственной живописной копией.

У Альерга таких подарков скопилась целая коллекция, и раз в год он непременно устраивал выставку для всех желающих на нее полюбоваться. Экскурсии школярам он проводил сам, особенно старшим курсам, где непременно находились две-три сохнущих по гиганту школярки. Девицы излечивались. Медики приходили в восторг и срочно писали дополнения к каталогам «Яды и противоядия». Красавице Ребах мастер самолично подарил два особо нелицеприятных изображения. Но она, взглянув, только слегка покраснела и подняла на дарителя вспыхнувшие надеждой бархатные очи, прошептав: «Это воистину бесценный дар». Альерг в свою очередь покраснел с досады, получив противоположный ожидаемому результат. А девушка бережно прижала к груди подарки и унесла к себе эту гадость как величайшую драгоценность. Ничто не могло поколебать ее любви, даже Мертвый Глаз. У человечества появился, наконец, критерий истинности столь обманчивого и столь часто подделываемого чувства, как любовь.

Но человечество снова отказалось от счастья.

Однажды крепость была разбужена грохотом и криками о помощи. Пока проснулся караульщик, пока Альерг сотворил Привратника и пока заржавевший и отказавший в самый нужный момент подъемный механизм сменил гнев за небрежный уход за ним на милость и решил заработать, вопли уже затихли. Мост опустить не удалось: он расположился на чем-то, как на склоне горы, и никак не хотел принимать горизонтальное положение.

Поднявшемуся в полном составе на стены населению крепости в неверном свете факелов было явлено зрелище, напоминавшее городскую свалку: с той стороны ворот была навалена огромная куча какой-то рухляди, под которой исчезли последние следы рва, когда-то окружавшего крепость. Куча и не давала мосту опуститься.

Площадь бурлила до краев огоньками, словно город решил, наконец, стереть с лица земли надоевшее гнездо жар-птицы. Казалось, что все население Гарса, включая младенцев, вышло на последний штурм. Несколько факелов полетело в рухлядь, и та занялась жизнерадостными сполохами. Толпа отхлынула на безопасное расстояние. Люди обнимались, братались, пели и плясали, и царило совершенно праздничное настроение, как в карнавальную ночь. Школяры с восторгом поучаствовали во всеобщем ликовании.

Когда огромный костер разгорелся посильнее, из кучи раздался отчаянный вопль, она зашевелилась с краю и выплюнула из себя оборванного и всклоченного, словно его рвала стая собак, человека. Оборванец запрыгал вокруг горящей рухляди, словно шаман с бубном, то в безысходном горе заламывая руки, то пытаясь вытащить из пламени какую-нибудь тряпку или целый рулон.

Мы узнали в несчастном художника Пьетто. Как только ему удавалось отобрать у огня корм, на грабителя накидывалось человек пять, вырывало добычу и возвращало в кострище. После того как в кучу сгоряча был возвращен сам художник, Альерг решил, наконец, вмешаться и увел рыдающего и слегка подгоревшего горемыку в замок. Сочувственно закапал редкий дождик. Толпа отложила штурм до лучших времен и постепенно рассосалась. К утру куча прогорела, мост удалось опустить без помех, а невыносимую гарь и пепел развеял ливень, случившийся как нельзя вовремя.

Гарс с удовольствием предался восстановлению разрушенных за эти годы иллюзий и с долго сдерживаемым жаром на месяц ушел в карнавалы, празднуя возвращение Любви. С тех пор август стал в Асарии называться «медовик» или просто Медовый Месяц.

Пьетто весь этот месяц провел в замковой галерее. Он ее еще не видел, потому что зальчик был построен и оборудован уже после того, как тогда еще юный художник покинул школу. Ребах рассказывала, что Мертвый Глаз заплакал, когда вошел в хранилище. За дни, проведенные в замке, он написал только один портрет, попросив меня позировать непременно в белом платье. Я с удовольствием согласилась. Из белого у меня нашлась только ночная рубашка. Ребах одолжила великолепную шелковую шаль. Портретист хмыкнул в бородку, но смирился.

Через месяц работа была закончена, и живописец предоставил мне право первого взгляда. Я, уже устав от нетерпения, взглянула. Полотно было совершенно чистым, девственно белым и абсолютно пустым. Художник стоял, переминаясь, с робостью заглядывая в мое изумленное лицо. А потом полотно знакомо мигнуло, и я закричала от ужаса. Завопил и Мертвый Глаз. Примчавшийся Альерг запретил кому-либо входить в галерею, выхватил из дрожащих рук Мертвого Глаза подрамник с картиной и разбил его об пол. Через мгновение полотно пылало, подожженное факелом.