Книга Первый человек - Альбер Камю

* * *

В 72-м, когда приезжают родители отца, они оказываются наследниками

– Коммуны,

– арабского восстания 71 года (первым убитым в Митидже был школьный учитель).

Эльзасцы заняли земли повстанцев.

* * *

Масштабы эпохи

* * *

Невежество матери – лейтмотив ко всем [][193] истории и мира.

Бир-Хакейм: «это далеко» или «там».

Ее религия – чисто зрительная. Она знает то, что видела, не умея объяснить, Иисус – это страдание, он падает, и т. д.

* * *

Участница борьбы.

* * *

Написать свой [][194], чтобы вернуться к правде.

1-я часть Кочевники

1) Рождение во время переезда. Через полгода после войны[195]. Ребенок. Город Алжир, отец в форме зуава и в канотье идет в атаку.

2) 40 лет спустя. Сын стоит перед отцом на кладбище в Сен-Бриё. Он едет в Алжир.

3) Приезд в Алжир как раз к «событиям». Поиски.

Поездка в Мондови. Он находит детство, но не отца.

Узнаёт, что он первый человек[196].

2-я часть Первый человек

Отрочество: Удар кулаком

Спорт и мораль

Зрелость: (Политическая борьба (Алжир), Сопротивление)

3-я часть Мать

Любовь.

Царство: старый товарищ по спорту, старый друг, Пьер, старый учитель и история двух попыток политической борьбы.

Мать[197]

В последней части Жак объясняет матери арабский вопрос, креольскую цивилизацию, судьбу Запада. «Да, – говорит она, – да». Потом полная исповедь и конец.

* * *

В этом человеке была некая тайна, тайна, в которую он хотел проникнуть.

Но выясняется, что это просто тайна нищеты, порождающей людей без имени и без прошлого.

* * *

Юность на пляжах. Заканчивается день, полный бешеного напряжения, криков, солнца, глухого или неистового желания. На море опускается вечер. Высоко в небе кричит стриж. И тревога стискивает сердце.

* * *

В конце концов он берет за образец Эмпедокла. Философ [][198], который живет один.

* * *

Я хочу, чтобы это была история мужчины и женщины, связанных кровными узами и различных во всем. В ней – все лучшее, что есть на земле, он – спокойное чудовище. Он вовлечен во все безумства нашей истории; для нее наша история такая же, как во все времена. Она чаще всего молчит или обходится горсткой слов; он говорит непрерывно и бессилен передать словами то, что таится в ее молчании… Мать и сын.

* * *

Свобода избрать любой тон.

* * *

Жак, который до сих пор чувствовал себя солидарным со всеми жертвами, вдруг осознает, что он солидарен и с палачами. Его горечь. Определение.

* * *

Следовало бы стать зрителем собственной жизни. Чтобы, грезя над ней, придать ей законченность: но мы живем, а другие грезят над нашей жизнью.

* * *

Он смотрел на нее. Все остановилось, и время шло с тихим потрескиванием. Как в кино, когда из-за каких-то неполадок изображение вдруг исчезает, и в темноте зала слышно только, как работает аппарат… при пустом экране.

* * *

Ожерелья из жасмина, которыми торгуют арабы. Гирлянды благоухающих желто-белых цветов [][199]. Гирлянды вянут быстро [][200], цветы желтеют [][201], но запах еще долго стоит в бедной комнате.

* * *

Майские дни в Париже, когда повсюду раскинут в воздухе белый невод из цветов каштана.

* * *

Он любил свою мать и своего ребенка – то, что ему не дано было выбирать. В сущности, он, который все оспаривал, все ставил под сомнение, любил только неизбежное. Людей, данных ему судьбой, мир, такой, каким он предстал перед ним, все, от чего невозможно было уйти – болезнь, призвание, славу или бедность, свою звезду, наконец. Все остальное, все, что ему приходилось выбирать самому, он заставлял себя любить, а это не одно и то же. Конечно, ему доводилось испытывать восхищение, страсть, были даже мгновения нежности. Но каждое такое мгновение толкало его к другим мгновениям, каждый человек – к другим людям, и в итоге он не любил ничего, что выбрал сам, а только то, что незаметно пришло к нему в силу обстоятельств, что удержалось в его жизни не только по его воле, но и по воле случая, и стало в конце концов необходимостью: Джессика. Настоящая любовь – это не выбор и не свобода. Несвободно само наше сердце. Любовь есть неизбежность и признание неизбежности. И, действительно, он любил всем сердцем только неизбежное. Теперь ему осталось полюбить собственную смерть.

* * *

[202]Завтра шестьсот миллионов желтых, миллиарды желтых, черных, смуглых нахлынут на мыс Европы… И в лучшем случае [обратят ее в свою веру]. И тогда все, чему учили его и ему подобных, все, что он узнал сам, как и люди его расы, все ценности, ради которых он жил, отомрут за ненадобностью. Что сохранит тогда свою цену?.. Молчание его матери. Перед ней он слагал оружие.

* * *

М. 19 лет. Ему было тридцать, и они тогда не знали друг друга. Он понимает, что невозможно вернуться в прошлое и в этом прошлом помешать любимому существу быть, совершать поступки, подвергаться чужим действиям; мы не владеем ничем из того, что выбираем. Потому что выбор должен был бы совершаться с первым криком при рождении, но каждый рождается в одиночку – связанный лишь с матерью. Нам принадлежит только неизбежное и надо к нему вернуться, и (см. предыдущую запись) покориться этому Но как все-таки грустно и как жаль!

Надо отступиться. Нет, научиться любить запятнанное.

* * *

В конце он просит у матери прощения. – За что? Ты всегда был хорошим сыном. – За все остальное, чего она не могла знать и даже вообразить [][203] и что только она одна могла простить (?)