Книга Театральная сказка - Игорь Малышев

– Победа, как же… – проворчал Гном. – Ладно, поживём – увидим. Я к себе. Не скучайте тут.

Он открыл дверцу в дубе, подтянулся на руках и перебросил ноги внутрь.

Незваные гости – 3

В каждом театре есть занавес. Это знают все. Не все знают, что в каждом занавесе есть дырочки, сквозь которые актёры, да и режиссёры тоже, до начала спектакля смотрят на собравшуюся публику. Кого-то интересует, много ли пришло зрителей, а кто-то ещё до начала действа начинает таким образом устанавливать контакт с публикой.

Ветка любила стоять возле дырочки в занавесе и смотреть на входящих в зал. Время от времени она отрывалась от подглядывания и принималась изображать кого-нибудь из них. То показывала вальяжно идущую меж рядов гранд-даму, то пенсионерку, робко и суетливо оглядывающуюся в поисках своего ряда и каждую секунду сверяющуюся с билетом. Изображала девочек, смущённо и косолапо протискивающихся к своему месту, задевая локтями и коленками других зрителей. Представляла угловатых подростков, стесняющихся своих прыщей и при этом старающихся выглядеть взрослыми и уверенными в себе. Или старушек-театралок, ей вообще очень удавались старушки, приходящие в театр как в храм и постоянно готовые отчитать всех и всякого за отсутствие должного пиетета.

Ветка была очень пластичной, легко входила в образ, легко покидала. Мыш сидел на полу посреди сцены и наблюдал за её этюдами, то смеясь и зажимая рот ладонями, чтобы не расхохотаться, то морща нос и сообщая тем самым, что импровизация не вполне удалась. В случае последней реакции Ветка удваивала старания, и следующий образ получался не в пример лучше.

Ветка старалась, ах как она старалась для этого единственного зрителя. Едва ли не больше, чем потом для полного зала.

И вот однажды, когда Мыш сидел, опершись спиной о дуб, из которого через некоторое время должен был появиться Гном, а Ветка устраивала для мальчика своё шоу, произошло нечто странное.

Публика заполнила зал. Вслед за первым и вторым звонками с минуты на минуту должен был прозвучать третий. Ветка внезапно отшатнулась от занавеса и бледная, как сорочка покойника, замерла, глядя на Мыша.

Мальчик встал и медленно, с предчувствием чего-то очень нехорошего, подошёл к занавесу. Заглянул в дырочку, и его словно прошил разряд электрического тока.

Зал наводнили демоны из Репинского сквера. Кто-то уже уселся на свободные места, кто-то бесцельно блуждал по проходам.

Тут была и Нищета с обвисшими грудями, и Пропаганда насилия с длинным обрубком вместо носа, и Война с Наркоманией, оба с косами-крыльями, торчащими из лопаток…

– Как они будут сидеть в креслах? – сквозь накатывающий ужас подумал Мыш. – Косы же мешать будут…

Он разглядел Невежество с ослиной головой, Лженауку с двухголовой безобразной тварью на поводке. Воровство весело водило пятачком и потряхивало мешочком, наполненным монетами. Садизм устроился в первом ряду, широко расставив ноги под сутаной и весело поигрывая притороченной к поясу петлёй. Рог его сиял, глаза блестели красным.

Обычные зрители ничего не замечали, искали свои места, обмахивались программками, негромко переговаривались.

Мыш отошёл от занавеса.

– Они все пришли. Все до единого, – прошептала девочка, вцепившись в его плечо.

– И ближе всех Садизм, которому… Которому мы тогда попали по голове снежком.

– Я, – поправила его Ветка. – Это я попала. И это моя вина, что они пришли. С меня всё началось.

– Не говори ерунды, – оборвал её Мыш.

Из-за занавеса доносился привычный шум рассаживающейся по своим местам публики, в котором диссонансами выделялись звуки, издаваемые демонами, – громкий каркающий смех, бульканье, клёкот, тучное сопение, повизгивания…

– И что теперь? – Ветка посмотрела на мальчика.

– Станем играть. Как обычно. «Что бы ни случилось, спектакль будет продолжен». «Show must go on», короче.

Ветка сжала ладонь в кулак, поднесла к губам и сказала:

– Сейчас будет третий звонок…

…Играя, дети, как ни старались, не могли не обращать внимания на происходящее в зале. Ожившие статуи оказались весьма беспокойными зрителями. Когда кому-то из них надоедало пребывать в неподвижности, они поднимались с мест, прохаживались меж рядов, заинтересовавшись, останавливались возле людей, принимались беззастенчиво и брезгливо осматривать их, трогать лица, оттопыривать уши, растягивать в самых отвратительных гримасах рты, оттягивать веки. После их лап со щёк и лбов долго не сходили красные пятна.

Проституция вела себя особенно беззастенчиво. Она ощупывала мускулы на руках мужчин, трогала пресс, хватала за бёдра, будто выбирала мясо на рыночном прилавке. Обнимала без разбору мужчин и женщин, что-то шептала им в уши своими огромными жаркими губами, садилась на колени, заглядывала в глаза неподвижными зрачками, целовала, облизывала длинным, похожим на щупальце, языком, била по щекам, отталкивала и, хохоча, шла к следующей жертве.

Воровство, похрюкивая от усердия, ковырялось в карманах зрителей, доставало кошельки и бумажники, шелестело купюрами, противно чавкая, слюнявило пальцы, перетряхивало содержимое дамских сумочек, кривило недовольно лицо: «нищебродские зрители, нищебродский театр».

За Воровством неотступно следовала Нищета, древняя старуха с измождённым лицом, и словно бы изъеденным кислотой посохом. Она протягивала к Воровству открытую ладонь, причитала скрипуче «дай копеечку, дай копеечку!», и демон изредка бросал ей что-нибудь через плечо. Подачки Нищета хватала с проворством, совершенно неожиданным для её немощи и измождённости. Казалось, эти двое разыгрывают здесь свой спектакль, не требуя ни внимания, ни аплодисментов.

Невежество почти не вставало с места, но, наверное, в порядке компенсации неподвижности, производило невозможное количество шума. Издавало оглушительные ослиные вопли, гремело колотушкой в левой руке, часы в правой её руке тикали громко, будто идущий по рельсам поезд.

А вот Лженаука, напротив, совсем не садилась. Мелкая двухголовая тварь-марионетка у её ног пребывала в непрерывном движении и не давала старухе с закрытым тряпкой лицом присесть. Тваринка кусала людей за ноги, щипала сильно и зло, то и дело начинала смеяться, и этот хохоток, исходящий из собачьих пастей, слушался особенно жутко.

Пропаганда насилия откровенно скучал, пихал соседей локтями, иногда бил их от скуки по лицу, по ногам, по горлу, тыкал носом-обрубком в глаза. Люди дёргались от боли, не понимая, что происходит, оглядывались и пытались продолжать смотреть спектакль.

Мыша и Ветку, против воли всматривавшихся в темноту зрительного зала, переполнял страх, и они играли, отчаянно пытаясь не сбиться.

Толстяк Пьянство утвердился в центре зала на перекрёстке проходов и, отвратительно рыгая и воняя на весь зал едким похмельным потом, опрокидывал в себя чашу за чашей. В животе его громко урчало и чавкало, словно там стирали грязное бельё и никак не могли отстирать. Иногда он вставал со своей бочки, подходил к первому попавшемуся зрителю и, ударив его умелым отработанным движением ударом куда-то под челюсть, заставлял открыть рот. Вливал своё пойло и, продолжая рыгать, возвращался обратно к бочке, из крана который бесконечно лилось и лилось…