Книга Попаданка ледяного дракона - Любовь Свадьбина

– Мы в одной упряжке и находимся, Витория. – Медленным, чеканным шагом отец приближается, опускает ладони мне на плечи. – Жаль, ты этого не понимаешь.

Вздохнув, отец устраивается на соседний стул и разворачивает салфетку.

– Может, – облизываю пересохшие губы, – я не понимаю потому, что ты ничего толком не объясняешь?

– Я объяснял, но ты не поняла. Я на хорошей стороне, на правильной, а ты упорствуешь в своём нежелании к нам присоединиться. Ты вроде воспитывалась на идеалах свободы, где твоя ненависть к захватчикам-драконам?

– Ваша сторона такая правильная, что вы травите людей?

– Если не будем этого делать – не доживём до победы. Витория, я понимаю, ты привыкла к другим временны́м рамкам, но эта война длится тысячелетия. Просто вообрази. И она может продолжаться ещё тысячелетия, отнимая жизни каждый год, каждый день. У нас два пути: решить всё быстро и меньшим числом жертв или добиваться своего очень долго с ещё большим числом жертв. Какой путь разумнее?

– Короткий, – глухо признаю я. – Если всё обстоит именно так.

– Если прекратишь сопротивляться, сможешь увидеть происходящее ближе, понять суть.

– Я не сопротивляюсь.

– Да? – отец насмешливо вздёргивает бровь. – Все мысли о том, что нет выбора, что ты должна тренироваться, потому что иначе никак, – пассивное сопротивление. Ты должна выбрать этот путь и тренироваться потому, что хочешь овладеть силой, которую тебе предлагают. Предлагают на блюдечке с голубой каёмочкой, как говорят земляне. И ты должна жаждать силы не только для того, чтобы сбежать при первой возможности.

Значит, он всё понимает. Опускаю взгляд. Отец продолжает:

– А побег в твоём случае дело заведомо гиблое: тебя по всему миру ищут, чтобы убить.

Думать об аресте, думать об офицерах имперской службы безопасности – чтобы ничего лишнего не проскользнуло.

– Я это поняла.

Сняв металлический колпак с каши, отец берётся за ложку:

– Чего я не понимаю, Витория, так это твоего упрямства. Ты плоть от плоти моей, я защищаю тебя, собираюсь устроить твою жизнь с достойным мужчиной, а ты норовишь ударить в спину.

Ну что сказать… Этот мир для меня чужой, как и его жители, их война с самого начала не моя. Так почему я бегу именно от отца, чего опасаюсь?

– Я тебе не доверяю. – Усмехаюсь нервно. – Ты никогда обо мне не заботился, только мозг нравоучениями выносил. Пропадал. Я не знала, когда увижу тебя в следующий раз. Да я дворнику нашему больше доверяла: он хотя бы понятный и появлялся перед домом каждый день.

– Обиженная маленькая девочка.

Дыхание перехватывает, как от удара. Я сцепляю задрожавшие пальцы.

– Обиженная? – голос срывается. – Ты… ты ведь ничего обо мне не знаешь! Не знаешь, что я люблю, о чём жалею, и не давал узнать ничего такого о себе! Ты не переживал обо мне, тебе всё равно, есть я или нет. Ты знал, что мать не умеет заботиться, но оставлял меня на неё. Тебе безразлично, что в школе меня дразнили за то, что родителям на меня плевать. Тебе плевать на мои проблемы. Ты не утруждался этого скрывать, словно я… словно я неживая, ненужная кукла, не чувствую, не нуждаюсь хотя бы в капельке участия, я… – Слёзы жгут, сдавливают грудь, я закусываю губу и часто моргаю, пытаясь не разрыдаться. Выдавливаю: – Почему? Зачем так жестоко?

– Я не люблю тебя.

Знала это, но сейчас не могу вдохнуть. Это нечестно! Можно – нужно, гуманно! – было солгать, сказать, что не умеет проявлять чувства, что… что угодно, кроме этого простого, очевидного, слишком ясного.

– Я не собираюсь тебя обманывать, – отвечает он на мои мысли. – Когда мне вручили кулёк, из которого торчало сморщенное личико, во мне ничего не дрогнуло. Но ты не просто моя дочь, ты одарённая, и заботиться о тебе мой долг. От этой обязанности я не уклоняюсь.

– Да лучше бы ты обо мне забыл! – Схватив с тарелки металлический колпак, швыряю в отца.

Тот успевает отмахнуться, колпак с грохотом и звоном отскакивает по полу. Следом в отца летит тарелка. За пеленой слёз не видно, попала ли в этого ублюдка хоть каша! Летят ложки, салфетки, стакан и графин с водой.

Меня трясёт. Облокотившись на стол, зажимаю лицо ладонями, но это не удерживает слёзы, не умаляет рыдания. Я реву – некрасиво, шумно, постыдно – и ничего не могу с собой поделать. Даже уйти не могу – в ногах страшная слабость.

А отец, судя по звуку, вытирается салфеткой.

Звонит в колокольчик. Значит, сейчас сюда явится зомби-слуга, молча всё уберёт, как делает всегда, когда нарушается порядок.

– Иногда мне кажется, – сиплю я, – что зомби живее тебя.

– Я живой. И мне неприятна твоя истерика.

– Ты чудовище!

– Только потому, что не люблю тебя?

Слепо шарю по столу, но под руку ничего не попадается, и я опять закрываю лицо ладонями.

А он снова говорит:

– Я просто честен. И готов заботиться о тебе. Не наказываю за этот всплеск эмоций. Разве чудовища ведут себя так?

Невозможно заставить любить, это нам неподконтрольно, но эмоции захлёстывают меня, выжигают всё разумное.

– Ты чудовище, – повторяю сбивчиво, – и Орден твой чудовищный.

Жажду спора, но отец молчит. Молчит, даже когда я покрываю его и Орден всеми знакомыми нецензурными словами. А пока ругаюсь, под метёлкой явившегося зомби хрустят осколки тарелки, стакана, графина.

Когда я уже просто молча сижу без сил, неживая тварь приносит вторую порцию завтрака. И отец ест! Это просто невыносимо! Я не знаю, куда себя деть. Поднимаюсь. Внутренности сдавливает неподъёмная тяжесть. Бессильно опускаюсь на стул и снова закрываю лицо руками. Слёз нет.

– Ешь, – предлагает отец, – сегодня будем создавать оружие, нужно набраться сил.

Поднимаю на него взгляд: он спокоен и собран, только влажные пятна на сюртуке напоминают о том, что я швырялась в него посудой.

– Ешь, – отец указывает на мою тарелку с кашей.

– Ненавижу, – рычу я и хватаюсь за ложку.

Кусок не лезет в горло, но голодать из-за этой твари я не буду.

Королевский дворец Озарана Инклестин

Когти скользят по чёрно-звёздной стене. Царапают. Скрипят. Монотонный звук спасает Сарана от тишины ощущений, от убийственной пустоты внутри.

День и ночь, ночь и день. Монотонное движение, монотонный звук разменивает минуты на часы, часы на дни.

«Есть. Я ещё не должен есть или уже можно?»

Дни заключения Саран отсчитывает по проталкиваемым в маленькую шахту мискам с мясом и клянёт себя за то, что никогда не интересовался, на какое время смерть избранной отбивает у дракона аппетит.

«Можно мне уже есть или это будет выглядеть неправдоподобно?»