Книга Дочь колдуна - Вера Крыжановская

Георгий Львович открыл корзинку, дал ему полстакана, мадеры и предложил жареного цыпленка, которого Масалитинов съел с большим аппетитом.

– Послушай, Миша, – сказал Ведринский, отрезая ему хороший кусок пирога, – обещай мне посоветоваться с доктором в Киеве. Нельзя допускать подобные припадки. Подумай только, ведь ты собираешься жениться. А может быть, у тебя начинается какая-нибудь нервная болезнь, которую можно остановить в самом начале.

– Ты прав, Жорж. Как только приедем, я съезжу к доктору Иванову, специалисту по этим болезням. Сам не знаю, что со мной делается. Никогда в жизни ничего подобного не бывало. Здоровье у меня всегда было превосходное, и доктор наш сравнивал меня с молодым дубом. Да, да, непременно буду лечиться.

В Киеве Замятин встретил свою семью на станции и все тотчас отправились на дачу, уже вполне устроенную. Но заметно было, что Филипп Николаевич похудел, осунулся, был чем-то, видимо, озабочен и не так весел и общителен, как обыкновенно. Несмотря на это, жизнь на даче сразу пошла оживленно, как всегда у Замятиных; знакомых из Киева наезжало много, а собрания и пикники шли без перерыва. Кроме того, и приготовление приданого заняло Надю, которая сразу повеселела, когда очутилась в привычной обстановке. Масалитинов оправился, и тревожные явления не повторялись, а поселившийся у него Ведринский следил за его здоровьем с братской любовью.

XIII

Оставшись вдвоем в Горках, Екатерина Александровна с Милой тоже жили превесело, часто бывали у соседей и принимали у себя. Дача на островке никогда не видела такого оживления за все время своего существования. Граф Бельский был частым гостем, и г-жа Морель принимала его с распростертыми объятиями, пламенно желая, чтобы он женился на Миле; но та не разделяла ее вкуса, хотя относилась очень благосклонно к молодому графу и любила его общество, потому что он в избытке обладал тем же живительным током, который Мила так любила вдыхать.

Бельский был очень красивый двадцатидвухлетний юноша, высокий, сильный, белый и румяный, как деревенская девушка; словом, он олицетворял силу и здоровье. Мила очень ценила эти свойства, охотно беседовала и танцевала с ним, но граф Адам не был героем ее мечтаний. Она жаждала Масалитинова. И не потому только, что находила его красивее, но ее манило особое наслаждение отнять его от Нади, которую она ненавидела и не могла ей простить, прежде всего, что она именно его невеста, да еще притом любимая; а во-вторых она не могла забыть ее равнодушие к себе и холодность.

Дней десять спустя по отъезде Замятиных, как-то вечером Мила сидела одна в своей комнате; у Екатерины Александровны была мигрень, и она рано легла в постель. Мила пробовала читать, но мысли ее были в Киеве и она с ревнивой злобой раздумывала, как весело в интимной беседе проводят, вероятно, время жених и невеста. Отец обещал посвятить ее, помогать ей, наконец, дать любимого человека, и все это как только уедут Замятины; между тем прошло больше недели, а от него нет ни слова. Злобное чувство охватило ее и, поглощенная своими недобрыми мыслями, она не заметила, как у ней появилась сильная сонливость, а затем она потеряла сознание…

Открыв глаза, Мила увидела себя снова в подземелье; около кресла, на котором она полулежала, стоял отец, держа на ее челе свою холодную с тонкими пальцами руку.

– Вот ты и проснулась, крошка. Сперва выпей, а потом поговорим, – сказал Красинский, подавая стакан с розовой, ароматной жидкостью.

Мила выпила, и приятная теплота разлилась по ее жилам.

– Благодарю, папа. Твое лекарство облегчило меня, и я очень рада тебя видеть: а я уже думала, что ты забыл меня.

Красинский улыбнулся.

– О, нет! Я не забуду тебя; но я наблюдал издали, и могу сказать, что доволен тобой: ты осторожна и неболтлива. Ты ничего не сказала о нашем свидании Катрин и хорошо сделала. Но вместе с тем, я пришел к убеждению, что из тебя никогда не выйдет большой колдуньи: у тебя нет того, что для этого нужно… Ну, да это не беда. Высшая черная магия, дочь моя, наука сложная и мудреная; она требует много труда и тяжких испытаний. Для тебя это не важно; но все же ты можешь многое сделать, потому что я дам тебе деятельных и толковых пособников, которыми тебе стоит только распоряжаться. Для получения, однако же, всего обещанного ты должна послужить нашему братству; иначе я не могу ничего дать тебе. Понимаешь? Услуга за услугу.

– Понимаю, папа. Даром никто ничего не дает. А что я должна делать, чтобы служить братству и получить его покровительство?

– Услуги твои потребуются по мере надобности, но об этом после. Теперь скажи мне, любишь ли ты и умеешь ли молиться? Горячая ли у тебя вера?

– Нет! – равнодушно ответила Мила. – Меня никто не наставлял в вере. Моя приемная мать не верит в Бога и отрицает всякое божественное участие в жизни человека. Молиться она никогда не учила меня, хотя не мешает мне, правда, соблюдать внешнюю, обрядовую сторону; но для меня все это не имеет никакого смысла и интереса. Я ничего не понимаю и не умею молиться. От запаха ладана меня тошнит, а от крестного знамения и обращения к Богу кружится голова.

Мила не заметила, что всякий раз, когда она произносила слово Бог, отец ее вздрагивал и лицо его искажалось судорогой.

– Я прошу тебя, Мила, никогда не называть по имени… Того, Кому поклоняются в церкви. Он враг моего властелина и разрушает наши предприятия. Тот, чье имя я не хочу слышать, не даст тебе ничего кроме тяжких страданий, чтобы «испытать», видишь ли, твое мужество, и нравственных пыток для «укрепления твоей веры». Мой властелин даст тебе все и не потребует многого взамен. Ты должна только поклясться верно служить ему и беспрекословно исполнять все его повеления.

– О, конечно, я готова повиноваться, только бы его требования не были слишком страшны. Знаешь, я всегда боюсь, когда вижу или слышу что-нибудь необычайное, особенно из мира оккультного.

– Не бойся ничего; я ручаюсь, что тебе страшно не будет. Страх – это слабость нервов, а у нас есть средства от этой болезни. Запомни, кстати, – Катрин никогда не должна знать о наших свиданиях. Она ничего не понимает и ничему не верит, так зачем смущать ее покой? Это баба хорошая: она много сделала для тебя и любит искренно; значит, мы должны быть ей благодарны; а ее ограниченный умишко все равно не в состоянии постичь что бы то ни было из оккультной науки, или хотя бы даже понять меня. Вот флакон, – продолжал Красинский, подавая дочери небольшую продолговатую темную скляночку с металлической пробкой.

Он вынул пробку и показал Миле, что отверстие сосуда закрыто пластинкой с мелкими, как у перечницы, дырочками.

– Каждый раз перед тем как идти сюда, попрыскай немного из этого флакона на ковер в комнате Екатерины Александровны, что не причинит ей вреда; эссенция эта – довольно сильное, но совершенно безобидное снотворное снадобье. Она будет спать, и не станет беспокоить тебя нескромными расспросами. Никто не заметит твоих отлучек, так как нам нужно только ночное время, с полуночи до первых петухов.