Книга Белый, красный, черный, серый - Ирина Батакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Испытуемому кажется, что он прозревает будущее, – закончил Леднев. – Да, именно это я и ожидал услышать.
– Однако, – сказал Рыбкин, – такое объяснение не применимо к тем случаям, когда она прозревает что-то, о чем априори не может помнить и знать. Например, ее видения умной бури – железные тучи и огненный дождь.
– Чепуха, – сказал Леднев. – Мало ли какие тучи ей привиделись. Совпадение.
– А Хаканарх? Она явственно видела слово Хаканарх!
– Некоторые вещи и слова просачиваются в зону светляков, вы же знаете. Особенно маргинальные.
– А ее видения про мужа-калеку?
– Мы всерьез будем обсуждать все девичьи фантазии?
– А если это не фантазия, если это сбудется?
– Вот тогда и поговорим. Послушайте, друг мой, – нетерпеливо поерзал Леднев. – К чему вы клоните? Все ваши доводы – скорее не за, а против РЕВ-препарата. Они меня лишний раз убеждают, что он неэффективен и не отвечает заявленным требованиям.
– Погодите, погодите, Дмитрий Антонович. Вы ведь сами знаете – недостаточно экспериментальных данных, мы имеем всего лишь один случай…
Леднев махнул рукой:
– А, бросьте! И одного достаточно. Мы им что обещали? Универсальный препарат, воздействующий на любого человека. Препарат абсолютной правды, идеальной памяти, без ловов и уж тем более – без ложных воспоминаний о будущем.
– Вот! – Рыбкин вытаращил глаза. – Идеальная память! Вот об этом я и хотел… Вот почему я звоню! Послушайте! Только не смейтесь… А что если вы действительно создали препарат идеальной памяти? Совершенной памяти?
– Не понимаю, – пробормотал Леднев.
– Смотрите. Мы привычно думаем, что память – это только о прошлом. В силу нашего линейного восприятия времени. Когда вы создавали препарат…
– Мы! Мы создавали препарат, дорогой мой. Вся лаборатория. Не обижайте меня этим «вы». Я никогда не приписывал себе результатов коллективного труда.
– Но если бы не ваш гений…
– Бросьте, бросьте. Ближе к делу.
– Хорошо. Когда… мы создавали препарат на основе вашей идеи о точке универсума…
– Это не моя идея. Это старая как мир идея, и вообще какая-то квазирелигиозная чушь, я, видимо, ляпнул что-то такое для смеха в отвлеченной беседе, а вы…
– Умоляю! Дмитрий Атонович! Нет времени! Позвольте мне договорить, пока не разорвало связь! А иначе… разорвет меня!
Леднев выставил вперед ладонь:
– Я уже все понял, не трудитесь. Вы хотите сказать, что мы случайно, работая над идеальной памятью о прошлом, попали в точку универсума – идеальную память обо всем времени.
– Да! – воскликнул Рыбкин, триумфально воздев руки.
Леднев грустно покачал головой.
– Увы, мой друг. Это глупо. Это крайний детерменизм – считать, что будущее можно увидеть не как прогноз, а как свершившийся факт. Это означало бы, что все предопределено заранее. Что будущего, по сути, нет. Иначе мы бы имели дело не с «воспоминанием о будущем», как у испытуемой девицы… А с бесконечно разветвленной сетью вариантов воспоминаний. Мы бы имели дело с хаосом потенциальностей. Таким множеством различных версий жизни, что…
Рыбкин каждое его слово подтверждал восторженным кивком:
– Может, так оно и есть? Просто мы не видим? Потому что… Потому что находимся внутри одной из версий?
Леднев пожал плечами:
– Ну, теоретически. Допустим. И что? Послушайте, друг мой. Я не силен в этих всех теориях струн, квантовой механике и прочих тропинках Борхеса, мы тут можем блуждать до бесконечности…
Он не договорил: воздушный дисплей схлопнулся. Связь выключилась.
«Хотя… – вслед прерванному разговору подумал Дмитрий Антонович. – Пожалуй, что-то и правда в этом есть. Откуда нам знать, как оно все на самом деле? Может, действительно, версий – бесконечное множество, а мы не видим, замкнутые в одной из них? Может, бог многорук, как Шива, только рук у него не восемь, а бесконечное множество (впрочем, если восьмерка символ бесконечности – все сходится, как забавно) – и каждая рука одновременно пишет свою законченную версию мира, и в каждой версии – другая версия нас»…
Он рассмеялся. До чего ты дошел, Леднев. Символы, числа, «все сходится»… Так и до Лидии Аркадьевны недалеко. Эх, выпить бы. И поспать часов десять. Устал. Как же я, черт побери, устал.
Пятница, 12 мая. Мой последний день в крипте.
Отец Григорий ходит из угла в угол – так, что со стола разлетаются бумажки, – и потрясая кулачищами, вопиет:
– …И вдруг на тебе: иконоборцы были правы! А догмат Седьмого Вселенского собора – это вам что, хрень собачья? И мы должны это принять? А завтра скажут наоборот – и снова примем? И снова будем жечь несогласных?
Сегодня в Луче Правды показали казнь раскольника, бывшего настоятеля Копельского прихода. Прокурор сказал, что следствию понадобилась двойная доза сыворотки, чтобы он заговорил на допросе – какой расход бюджету. «Он еще и расхититель казны! – гремел прокурор. – А на вид – посмотрите-ка – божий одуванчик. Просто мастер маскировки. И я не удивлюсь, если он окажется британским шпионом». Изможденный ветхий старик только моргал близоруко в ярком свете прожектора. В приговоре его называли матерым лисом, битым да недобитым, дьявольски лукавым преступником, который распространял хулу на Патриарха, Муфтия и Помазанника, готовил раскольничий бунт и восставал против основ Государства. Отец же Григорий назвал его святым мучеником. «Еще одна мученическая смерть за веру нашу, за истинную Церковь!» – вскрикивал он умиленно и тут же рычал, грозя кулаком: «Инославные, самосвяты, воздастся вам, бляди!».
Пока он бушевал и неистовствовал, я писала за своим станком третьего дня начатую икону, да только портила. Все мои мысли были стеснены событиями последних дней, я думала о судьбе Риты и не могла понять свои чувства, в которых смешивалось сострадание и злорадство. И что-то еще, какое-то гнусное возбуждение…
– Усыпляют нас красивыми словами: «мы все дети одного Отца, мы все создания одного Творца! Бог у нас один!». Ну-ка, ну-ка, и как же зовут этого нашего общего бога? Иисус Христос? Нет? А догмат о Троице? Тоже нет? А Голгофская жертва? Что? Не было? Тогда что же это за Бог такой – вроде бы тот, да не тот? А я скажу вам! Это бог Авраама! Та же всеересь иудейская, только под личиной исламского экуменизма! Они, видите ли, признают нашего Спасителя пророком. Ну спасибо! В ножки им поклонимся! А ведь могли бы и ножичком по горлу… Спасибо, спасибо. Благодарствуйте. Или вот это их учение… Кадар и Када, о предопределении – это что же такое? Это отрицание свободы воли! Дара Божьего! Разве можно принять такое богохульство?! Какая разница между добром и злом, если и то и другое – начертано рукой Творца?.. Нет, даже не так: не начертано, а – чертится! Они говорят, мол, каждая секунда чертится Аллахом. Вот прямо сейчас, каждый миг Творец якобы созидает зло по своей воле и хотению, да ладно бы только зло – но ведь всякую херню, пакость любую, грязь под ногтями, вот я по нужде, скажем, иду – и что же, это все создает Творец?! Тьфу, прости Господи.
