Книга Пробуждение Рафаэля - Лесли Форбс

Среди пожирателей огня, жонглёров и предсказательниц, развлекавших ярмарочную публику, Донна увидела несколько из тех, кто регулярно работал в толпе паломников перед домом Рафаэля. Очевидно, что на лугу был их временный лагерь, потому что она узнала одного жонглёра, который сидел на приступке своего фургона, покуривая трубку, и скрылся под тентом, когда она проходила мимо, и сморщенную старуху в диковинном цыганском наряде, лицо которой было знакомо Донне по зеленному рынку, где её часто можно было видеть гадающей по руке или на картах.

На тенте её фургона крупными, красными с золотом, буквами было выведено:

CHIROMANZIA: SIGNORA IZIZ

Е SA FAMOSA MADONNA NERA[92]

Вскоре после этого Донна заметила Паоло, который стоял за фургоном предсказательницы с человеком в мешковатом костюме в тонкую полоску. Сначала она подумала, что ошиблась и это вовсе не Паоло. С поднятым воротом чёрного кожаного пиджака, в шапочке, низко надвинутой на глаза, он выглядел более грубым и мрачным, чем тот Паоло, которого она знала. Но чёрная козлиная бородка убедила её, что это он, как и быстрые, решительные движения его рук, и она уже хотела окликнуть своего приятеля, как поняла, что он делает.

А он передавал другому человеку крупную сумму денег.

Она смотрела, как человек прячет в карман толстый свёрток банкнот. Что-то в поведении мужчин заставило Донну отвернуться, пряча лицо. Она постояла, глядя на шимпанзе в клетке рядом, потом последовала примеру Паоло и подняла воротник жакета, забрала волосы под него. «Это глупо, — подумала она. — Я веду себя как шпионка». Краем глаза она видела, как человек в полосатом Костюме прошёл мимо, даже не глянув в её сторону. Это был пожилой охранник, один из двух, что дежурили в день, когда повредили картину Рафаэля.

Что Паоло затеял?

Донна подождала, проверяя, заметил ли он её среди подростков и молодых мамаш с детьми, которые составляли ярмарочную толпу. Она смотрела на шимпанзе, а сердце так и колотилось. Шимпанзе, с усталыми жёлтыми глазами запойного пьяницы и заядлого курильщика, угрюмо смотрел на неё, его кожистая лапа вяло поигрывала тощим сиреневым пенисом.

Через несколько минут Донна почувствовала, что теперь можно оглянуться.

Паоло исчез. Она подошла к шатру предсказательницы и осторожно раздвинула полог, приготовив оправдание своему появлению на случай, если он окажется в шатре.

Тысячи Донн нерешительно стояли в просвете входа и умножились ещё в десяток раз, когда она очутилась внутри сплошь отделанного зеркалами и уставленного горящими свечами мира синьоры Исиды. Знаменитая Чёрная Мадонна, искусно задрапированная фарфоровая кукла, сидела на позолоченном троне рядом со старой цыганкой, держа в руках воскового младенца. Сама цыганка-предсказательница уписывала страшно начесноченную сосиску толщиной с её руку. Она встретила новую посетительницу потоком итальянских слов, жестом показала, чтобы Донна села напротив, потом положила сосиску на стол, вытерла руки о покрывавшую его тяжёлую скатерть с бахромой и достала сигарету. Между пепельницей и сосиской лежали три яблока, такие же сморщенные, как лицо старухи. Донна не могла решить, часть это старухиного завтрака или ритуала. Из своего скудного запаса итальянских слов Донна с трудом извлекла несколько. «Sono Donna… um… подруга Паоло, arnica di Paolo»,[93]— сказала она, указывая на себя, и протянула деньги, предоставив старухе самой взять, сколько полагалось.

— Si, si, sono arnica di Paolo anchio, arnica con mi amico Paolo… — бормотала цыганка, пряча в карман десять тысяч лир.- Grazie lui, la mia donna e tornato.[94]

Она кивнула и похлопала куклу по голове, потом подняла плотное кружевное покрывало, открыв чёрную царицу, обожжённую и покрытую многолетним слоем свечной копоти, только стеклянные глаза были почищены и яростно сверкали.

— Guarda! la cortina di segretezza e sollevata! Исида поднимает покрывало. Ora la Madonna Nera dica sola la verito![95]Теперь она говорит одну правду, красавица! Она говорит, что ты хочешь знать, любит ли тебя Паоло, она говорит, чтобы ты остерегалась чёрного незнакомца, что скоро тебе предстоит долгий путь по воде…

Обычный бессмысленный бред, решила Донна. Ей не требовался перевод, чтобы представить, что старая мошенница скажет дальше. Она разочарованно оглядывала внутренность круглого шатра, сохранившегося, наверно, с тридцатых годов; стены целиком были увешаны, как доспехами, зеркалами в декоративных рамах. Некоторые из зеркал были до того облезлыми, что от амальгамы остались лишь островки в окружении моря стекла и позолоты, и отражали только голову, тёмные глаза да руки Донны, её нетерпеливо барабанящие пальцы. Она услышала рёв старого тигра, перекрывавший банальные пророчества цыганки. Пора было уходить.

— Спасибо, grazie, мне надо… — начала было Донна, поворачиваясь к синьоре Исиде, и осеклась, увидев кровавые слёзы, катящиеся по лицу Знаменитой Чёрной Мадонны.

— Una meraviglia![96]— в восторге заорала старая карга. — Чудо! La Madonna выздоровела! Больше не болеет!

ЧУДО № 26 ТЁМНЫЙ СВЕТ

Паоло ироническим взглядом окинул знакомую старомодную обстановку кафе, его железные, с завитушками, столики и стулья, старую лысеющую голову и плоскостопые ноги официанта, дородных дам в мехах, как обычно медленно и степенно поглощающих горы замороженных сливок и яичных белков лишь двенадцати различных вариантов, а не обязательных тридцати или сорока, как в других кафе-мороженых Урбино.

— Мне хотелось привести тебя сюда, к Прокопио, потому что для меня это особое место с самого детства, — сказал он Донне. — Здешний хозяин — старый марксист, друг моего деда.

— О, коммунист!

Кафе не походило на место, где собираются коммунисты.

— Нет, он марксист.

— А есть разница?

— Кому это интересно! — пожал он плечами. — Мне нравится то, что люди здесь будто не меняются, как на картине. А ещё то, что тут нам никто не помешает, никакая университетская толпа. Тут очень интимная обстановка, то, что называется чиароскуро, не находишь?

— Чи-ар-о… что? Прости, не пояснишь, что это означает?

— Попробую.

Он легко коснулся её, упругие волоски на его руке прошлись по её коже. Он продолжал искать оправдание своему прикосновению, как в другой вечер, в кафе «Репубблика», — костяшки пальцев скользнули по пульсирующей жилке на её запястье, указательный палец мягко постукивал по её ладони — этот язык руки. Ничего определённого, ничего такого, чтобы велеть ему прекратить. Напротив, её предательница, кожа говорила: да! продолжай! Если бы она ему позволила, он подцепил бы её на ложку, проглотил целиком и выплюнул на кухне, в фартуке на раздавшейся талии. А что потом? Шастал бы, подыскивая другую девчонку, наверняка! Или где-нибудь на ярмарке за шатром, как она застукала его час назад, расплачивался за… интересно, за что?