Книга Я – Сания - Сания Испергенова

И только потом, в шестом или седьмом классе, к Эсланде Борисовне стала ходить Кристина, с которой мы немного общались. Она заметила, что я вечно сижу одна на лестнице и скучаю: у нас тогда все дети курили, кроме меня, и они выходили для этого на улицу. А мне выходить было незачем, но и в классе сидеть не хотелось всю большую перемену, целых пятнадцать минут. Вот я и провожала их курить, а сама оставалась на лестнице.

– Пойдем к Эсланде Борисовне! – предложила Кристина.

– Кто это? – Я даже не вспомнила, о ком речь. – Я такую не знаю.

– Не важно. – Кристина уже тянула меня за собой. – Все равно пошли!

Она притащила меня к кабинету Эсланды Борисовны, который по-прежнему находился за малым спортивным залом и куда было не достучаться – десять дверей. Пришлось бежать вокруг детдома через улицу и стучать в окно. Кристинка кричала: «Впустите нас!» Только так она нас и услышала. Открыла дверь.

Мы вошли, я села в кресло в углу, а Кристина – на стул около стола психолога. Кристина стала болтать с Эсландой Борисовной, а я молча сидела в кресле. Они не говорили ни о чем серьезном – так, рассказывали друг другу какую-то ерунду, что нового происходит, – а я просто слушала. Меня никто не трогал. Молча пришла, молча ушла. Как будто так и надо. Но с тех пор я стала ходить с Кристиной к Эсланде Борисовне каждый день. Ждала Кристину после второго завтрака и мы бежали к психологу. Постепенно Эсланда Борисовна так же молча стала давать мне задания. Сначала предлагала их только Кристине – какие-то там ребусы, тесты, задания. А я сижу смотрю, как она отвечает, и мне тоже хочется! Эсланда Борисовна догадалась об этом по выражению моего лица, стала и мне тоже протягивать листы, и я, довольная, щелкала эти задания, как семечки. Приносила ей уже решенные, и она мне давала следующие. И так, не произнося ни слова, за компанию с Кристиной, я ходила к психологу целых два года. Только в восьмом или девятом классе, даже не помню точно, когда именно, я случайно оказалась в ее кабинете одна – Кристина, как обычно, привела меня и ушла по своим делам. Я хотела уйти вместе с ней, но Эсланда Борисовна меня остановила.

– Посиди со мной, – попросила она, – расскажи, как у тебя дела?

Это был шок. Какие еще дела? Меня никто не спрашивал о таком. Какая им всем разница, что там у меня за дела? Это касается меня одной.

– Какие дела? – Я ерзала в кресле и думала, как бы исчезнуть.

– Ну, расскажи хоть о чем-нибудь. Как в лагерь съездила?

– Лагерь как лагерь, – буркнула я в ответ, – все нормально.

Как всегда, я стеснялась взрослого человека и не могла говорить.

– Ты можешь рассказывать мне, не бойся!

А я сижу и думаю – как это, не бойся? В детдоме даже у стен есть уши! Рассказать, как в лагере я писалась в кровать каждую ночь, хотя мне уже пятнадцать лет? Как учила своих подопечных девочек не воровать, а они все равно это делали? Как спала во время всеобщих попоек и кутежа? Кто-нибудь обязательно подслушает, потом разнесет повсюду, и снова меня сделают посмешищем, станут обзывать, издеваться. Спасибо, нет! Я промолчала. Посидела еще немного, взяла новое задание и ушла.

А на следующий день все-таки пришла к ней снова. Привычка. Потом еще и еще. Постепенно я стала спокойнее относиться к Эсланде Борисовне, хотя и не подпускала ее к себе очень долго.

Я боялась, что она начнет проявлять заботу, станет приближаться ко мне. Было страшно, что и она в какой-то момент подойдет и скажет: «Я бы тебя удочерила», и мне снова будет тяжело и неловко.

Но Эсланда Борисовна ничего такого не говорила и в свою семью не звала. Хотя оказывала маленькие знаки внимания. Могла, например, ни с того ни с сего предложить конфету. Угостить. И я – ррраз, сразу же закрывалась. Брала, конечно, сладости – не могла сказать «нет» взрослому человеку, – но мои ощущения в такие моменты мне совершенно не нравились. Я не хотела, чтобы подачки повторялись. Я боялась, что из-за этой несчастной конфеты буду ей должна. А отдавать-то мне нечем!

Прошло много времени, прежде чем я поняла: отношения между людьми – это не материальный обмен: «ты – мне, я – тебе». Что во взаимодействии есть нечто большее и совсем другое. Но у меня в голове пульсировало только одно: «Нечем отдать! Нечем отдать!» Приходилось уговаривать себя: «Ничего страшного, это всего лишь конфета. Она не так уж дорого стоит». И все равно было стыдно. Я не привыкла к заботе. Я по-прежнему боялась близости, не умела и не хотела привязываться. Любое сближение казалось мне очень опасным. Я доверяла только самой себе и надеялась на себя.

Но однажды мне все-таки пришлось обратиться к Эсланде Борисовне за помощью. Так получилось, что у меня не осталось ни джинсов, ни брюк – я из всего после лета выросла. На складе мне попытались всучить штаны либо на два размера меньше, либо на три размера больше. Я же постоянно болела и получала одежду последней – по принципу «что осталось». Долго собиралась с духом, а потом от безысходности пришла к Эсланде Борисовне.

– У меня нет штанов, – говорю, а сама смотрю в пол и краснею.

– Каких еще штанов?

– Носить, – уже шепчу.

– Как это нет?!

– Ну, вот так.

И Эсланда Борисовна на следующий день принесла мне из дома две пары черных брюк, которые я потом носила еще три года. Никто в детском доме, кстати, не заметил, что у меня появились новые вещи, которых на складе мне не выдавали. Не особо-то следили за этим. Зато я еще долго чувствовала неловкость.

Она поддерживала меня. Хвалила. Утешала, когда было трудно. И месяц за месяцем, год за годом каким-то непостижимым образом я привязалась к ней. Только вот с моей тоской по маме сделать она ничего не могла. Зато после того, как я сдала все экзамены в девятом классе на «отлично», глаза Эсланды Борисовны светились от гордости и счастья. Я думала: «Ух ты, за меня радуются! Я молодец!» И за спиной вырастали крылья.

В тот год перед отъездом в ЛТО она обещала, что приедет на вокзал меня проводить. А я все время боялась – вдруг нет? Вдруг не сможет, передумает или с работы не отпустят? Последние годы я уезжала на вокзал раньше всех для того, чтобы вместе со старшими девочками вымыть вагоны, в которых нам предстояло ехать на юг. Мы приезжали за два часа до отправления поезда и мыли с хлоркой стены, полки и пол. И все это время я боялась, что Эсланда Борисовна не придет. Или что меня уже не выпустят из поезда, чтобы с ней попрощаться. Но она пришла! И мы стояли на платформе, говорили о чем-то и улыбались друг другу. А потом, уже в поезде, я прилипла носом к стеклу и увидела ее одинокую фигуру на платформе. Она махала мне рукой. Сама не зная почему, я вдруг расплакалась. Поезд начал отъезжать, колеса стучали, вагоны покачивались, а у меня случилась самая настоящая истерика. Было такое ощущение, что мое тело уезжает, а важная частичка моей души остается в Москве. Я потом долго не могла успокоиться.

Эсланду Борисовну за мои слезы потом отругали, сказали, чтобы никогда больше не смела приезжать меня провожать, потому что я «неадекватно реагирую». «Ты ее травмируешь, – убеждали опытные педагоги детского дома, – это ребенку во вред!» К счастью, Эсланда Борисова никого не слушала и с того дня стала провожать меня каждый раз, когда я уезжала. Как психолог она точно знала, что именно для меня лучше. Я бы не смогла больше пережить даже крохотного предательства без окончательной потери веры в себя и в других людей. А так я почувствовала себя нужной и ценной. Благодаря Эсланде Борисовне я наконец начала испытывать новые эмоции, связанные с другим человеком, – не только обиду и боль.