Книга Волгари - Николай Коняев

Ведавший Тайным приказом боярин добавил тут, что по ходатайству Паисия Лигарида и был взят безумный монах. Сообщил Газский митрополит, что приходил к нему Арсен от патриарха Никона, говорил безумные и дерзкие речи, советовался, нельзя ли Никону в соответствии с правилами Сардикийского Собора отдаться на суд Римского Папы. Когда же разъяснил Паисий, что эти правила касаются только епископов Сардикийской области, засмеялся Арсен в лицо митрополиту.

Алексей Михайлович выслушал главу Тайного приказа внимательно. Многое уже было известно ему. Про Арсена тоже. Почти в каждой челобитной опальных священников поминалось это имя. Да и не опальные иерархи жаловались, что с тех пор, как поставил Никон во главе Печатного двора Арсена Грека, каждый год служебники выходят с новыми исправлениями, и по какому теперь служить, неведомо.

Указал государь, чтобы взяли отписку с Печатного двора, какие книги и с какими исправлениями делались там при патриархе Никоне. Заодно указал, чтобы провели ревизию патриаршего хозяйства. Чего взял Никон, кому и чего давал, чего ему с монастырей посылают...

Видел государь, что повеселел ведавший Тайным приказом боярин. Небось думал, что глаза царю открыл. Не стал его переубеждать Алексей Михайлович. Только он всё это знал, всё понимал уже давно. Тут и понимать нечего. Нестерпимо на вдовство Русской Церкви смотреть, надо что-то делать, только вот как приступить к этому делу? С какой стороны?

Глупости про государя сумасшедший монах наплёл, глупости и бояре думают, будто государя дружба с Никоном стесняет. Пустое это... Через другое не мог переступить Алексей Михайлович.

Любовь к Православной Церкви у Алексея Михайловича проста и безыскусна была. Молиться любил государь, службу церковную любил и никогда не отягчал своей молитвенной радости раздумьями, какой иерей службу ведёт. Лишь бы служил как положено. Коли же допускал ошибку, прилюдно мог государь иерея того обругать, но как только поправлялся иерей, так и раздражение в государе проходило, и раскаивался уже государь, что обидел человека. Всё просто было. Всё в простоте душевной, как и положено в Церкви Православной, совершалось. И не дивно было, что святые наяву Алексею Михайловичу являлись, оберегали, спасали государя всея Великия, Малыя и Белыя Руси...

Иереев же и иерархов церковных почитал государь прежде всего за благодать священства и святительства, которой сподобились они при поставлении. И никогда недостатки того или иного лица, на которые указывали ему, не заслоняли для государя этой благодати...

Потому и медлил он с Никоном, что преступить требовалось через простоту веры, которой так дорожил. Смутно догадывался Алексей Михайлович, что стоит только заняться решением судьбы патриарха, и сразу откроется непотребное, то, о чём православному человеку лучше и не догадываться, не то что видеть. Велико могущество Божие! И через недостойных служителей в первозданной полноте совершаются церковные таинства, но слаб и немощен человек, не всякий выдержит, заглянув за священные покрова... Этого испытания для себя и боялся Алексей Михайлович. Жалко было свою простодушную и такую светлую веру...

О сумасшедшем монахе Арсене, сосланном на Соловки, снова вспомнил государь, когда принимал Газского митрополита. И тут безумный инок не угадал... Очень тщательно ознакомился Паисий Лигарид с Деяниями Собора 1660 года.

— Кто уж только составлял Деяния, не ведаю... — сказал Паисий Лигарид. — Но явно сей человек на патриаршу Никонову руку радел, а не великому государю. Враг этот человек государю, правде и всему Собору.

Славинецкого государь лично знал. Не враг он был, а такой же простой душой православный, как и сам государь.

— Как же поступить, владыко, — спросил он, — чтобы не вдовствовала наша Церковь?

— Если от души согласитесь исполнить мою мысль, — ответил Лигарид, — избавление легко сыщется.

— Выскажи мне ради самой истины и обнажи свою мысль о средствах исправления Церкви нашей.

— Отправь, государь, грамоты четырём вселенским патриархам. Опиши вкратце обвинения и добавь, что Никон грозится отдаться под суд Папы Римского. Сейчас же достигнешь ты своего желания.

Мысль, высказанная Лигаридом, не нова была. Уже обдумывали её. Не хотелось, конечно, домашнюю распрю делать достоянием всего православного мира, но останавливало не только это. Не знали, как подступиться к исполнению такого предприятия. Лигарид же указывал конкретный путь. Он и человека называл, который сможет отвезти грамоты патриархам и на словах обсказать всё дело.

— Кто таков человек этот?

— Грек Мелетий... Иеродиакон...

— А кто поручится за Мелетия? — спросил государь. — Может, грек и не вернётся назад?

— Я поручаюсь! — сказал Лигарид.

Можно было спросить, кто поручится за самого Лигарида, но не стал спрашивать государь. Задумался... Думал он до конца декабря. И только тогда, после всенощной в Успенском храме, снова заскорбел о вдовстве Русской Церкви и указал созвать новый Собор, пригласив на него вселенских патриархов.

22 декабря были подписаны грамоты. В этот же день была создана предсоборная комиссия. Поручил ей государь ещё раз провести ревизию всех патриарших дел, обратив особое внимание на Печатный двор.

2

Есть люди, которых наделил Господь даром врачевания, других умением слова складывать, чтобы дивная красота Божьего мира в словах засияла, одарил. Третьим прозорливость дал Господь. У иных, Божьей милостью, руки золотые... Не счесть даров, которыми наделяет Господь человека... И каждый даром этим, как и бессмертной душой своей, волен сам распорядиться. Может спасти душу, а может и погубить. Может дар свой, от Бога полученный, явить миру во всей красе, а может затаскать, измарать в житейской суете, отложить в сторону да и позабыть про него. Горестно и плачевно зреть таких людей...

Немало даров дано было от Господа и Никону. На великую высоту воздвиг Господь сына мордовского крестьянина Мины. Вровень с государем всея Руси поставил. Великие дела во славу Церкви Божией мог совершить Никон, дивным святительским светом озарив немереные просторы русской державы. И что же вышло? Уже который год сидел Никон в недостроенном Воскресенском монастыре, своём Новом Иерусалиме, и ждал... Неведомо чего ждал... Иногда рассеивалась муть, и с печалью размышлял Никон, что все годы своего патриаршества только тем и занимался, что проклинал. Проклял Логгина... Ивана Неронова... Епископа Павла Коломенского... Потом всех двоеперстников разом... Страшно становилось, когда думал так. Зачем проклинал? За что? Задыхался Никон... Но, спасительная, снова сгущалась муть, отступало удушье, снова становился похожим Никон на прежнего, известного всем Никона-патриарха. Снова ждал, когда одумается наконец государь, снова привычно и равнодушно проклинал тех, кто чем-либо не угодил ему.

Предал проклятию патриаршего местоблюстителя Питирима, осмелившегося в Вербное воскресенье во время шествия на осляти заменить его, патриарха Никона...