Книга Седая весна - Эльмира Нетесова

— Где уж там? Своя маманя помочь отказалась. Даже на время не взяла к себе. Мороки не захотела. Так и ответила: «Я вас пятерых в войну сама вырастила. Ты уж послевоенный, последыш. Умейте и вы своих сами на ноги ставить. Харчами — подмогу. А растить не буду. Мне тоже отдых нужен от нас. И так все годы тянули с меня силы». Так-то и остались сами. И родня… Да что говорить об них, когда мать отворотилась? Кто за меня пойдет нынче? Да и я… Нельзя, покуда год не исполнится, чужую бабу приводить к детям. Грех это. И ребятам моим — беда…

Выложив из сумки кульки и пакеты, мужик вскоре ушел, успокоенный тем, что Дарья простила. Побежал со двора торопливо. Но у калитки споткнулся:

— Вот горе-то. Одну беду с души снял. А вторая всю жизнь точить станет. Из-за ней земли под ногами не видит, — вздохнула Дарья, глянув вслед. Она не узнала даже имени человека. К чему? Считала, что никогда с ним не увидится.

С того дня прошли месяцы. Рос в семье малыш. Он уже пытался встать на ноги. Хорошо знал своих. Любил играть с Ольгой и Ванюшкой. И Дарья решила сходить на базар, купить мальчонке пинетки, рубашонки, ползунки.

Детвора осталась дома. Дарья присматривалась к детским вещам на барахолке. И вдруг услышала, как ее окликнули. Глянула, тот самый разбойник, что мириться приходил. Хотела уйти, но он придержал за локоть:

— Иль не узнала меня? Иль обижаешься?

— Не узнала, — соврала Дарья.

— А у нас, вишь ты, вчера суд кончился. Сыскали убивцев наших баб. Трое их было. Всех посадили. Двоим по десять, третьему — пять лет дали. Он не убивал. Машину вел. Но не сообщил, хоть знал. А еще за сговор. Тоже с голодухи…

— При машине голодали? — не поверила Дашка.

— Что думаешь, кто колеса имеет, тот богач? Хрен там! Теперь нам возмещать обещают. Да мы не хотим. Вот если б баб вернули. Но это никто не сможет. А рухлядь и тряпье — кому нужно? Вот пришел на базар, хочу вещи жены продать на хлеб детворе. Зарплаты не хватает. Может, купишь что-нибудь? Я тебе по-свойски, по дешевке отдам. Все, что в сумке, — за три сотни, — предложил Дарье.

— Нет, не надо, — вспомнила баба, что все вещи принадлежали убитой.

— Я малышу хочу купить кое-что. На другое — денег нет.

— Эй, ты, куда лезешь? — внезапно бросился мужик к Дарье и поймал за руку худого щербатого мальчонку лет восьми. Тот разжал ладонь, выпустил кошелек, какой уже нащупал в Дашкином кармане.

— Дядь, отпусти, — сверкнули слезы в глазах.

— Ее не трожь, засранец! Не то ухи оторву в другой раз! — выпустил руку и добавил тихо: — Этого и вовсе родители с дома прогнали. Алкаши. Оба живые. А пацан — сирота…

— Как зовут тебя? — успокоилась Дарья, зажав кошелек в ладонь.

— Витькой! Слышь, Дарья, не клади деньги в карман. Вокруг одна беда кружит головы люду. Ненароком обидят. Береги копейку. Она всем тяжко достается.

— Спасибо тебе! — поблагодарила человека.

— Да погоди-ка, что я хотел сказать? А, вот! Илью Ивановича схоронили. Твоего мужика недавнего. Его сыновья из дома выгнали. Рассорились, подрались меж собой и ночью выпихнули из квартиры. Он в подъезде долго стоял. Его бомжи с собой звали. А он, вот, с ними не пошел. К тебе хотел воротиться. Был уверен, что возьмешь. Да трезвым — заробел, не решался. Бомжи угостили его. Налили. Он окосел. И пошел. А тут дождь грянул… В луже не приметил открытый люк средь дороги и в него угодил. Вылезти не смог, захлебнулся. Через три дня сыскали. Семья отказалась хоронить его. Так и закопали, как бездомного.

— А ты откуда все знаешь? — засомневалась баба.

— Ну как? Я ж теперь на кладбище! Единое место в городе, где заработать можно. Там все про всех знают, — рассмеялся простодушно.

— А говоришь, заработка не хватает детям?

— Это верно. Я ж готовить не могу. Всухомятку едим. Потому расходы большие. Через пару месяцев год исполнится по жене. Вот тогда о хозяйке можно будет подумать, — оглядел бабу жадно. Та, покраснев, зло сплюнула. Поспешила уйти. И вскоре забыла о встрече. К тому ж домашние заботы выматывали так, что не только о мужике, свое имя вспомнить было некогда. Разве только о том, кого любила в юности…

Вечером, когда к Дарье пришла Ульяна, баба вдруг вспомнила, рассказала об услышанном на базаре, об Илье Ивановиче:

— Может, и сбрехал напрасное на человека, только жаль коли правда, что помер, как и жил, неприкаянно, — пожалела вслед.

— Не соврал. Все верно обсказал тебе. Я говорить не хотела. На что твою душу травить и бередить попусту? Жена Ильи Ивановича у меня была. С месяц назад сына старшего привела. В дурную компанию попал малец. Ладно, пил, потом на уколы сел. Дурным стал вовсе. Деньги воровал. Илья ему высказал. Ведь не на сына, на него косились и думали. Ну, я его лечить не стала. Поздно спохватились. У мальца уже запаса нет. Все сгубил. Не намного отца переживет. А и жизнь ли это? За матерью с ножом гоняется. Все от горя пошло. Вернулся с армии. На работу не мог приткнуться. Дома попреки. С того сам Илья сбежал. Потом выпивка. Там связался с такими же неприкаянными. Теперь в больнице — помирает. От печенки и сердца — единые лохмотья остались. И второй, чую, не лучше будет. Сковырнулись без отца. Он к ним ушел, чтоб спасти. Да куда там? Его кто слушал? Баба с гонором, дети — с норовом. Зря воротился к ним. Когда понял, деваться было некуда. Очень жалел, что тебя оставил. Высказывался об этом. За енто и выкинули, мол, вертайся к своей самогонщице, тут и без тебя проживем. Илья, вишь, неустойчивый, ненадежный мужик. От того его беды. Такие люди никому радость не приносят. Уж либо там иль с тобой жил бы. А он как кот! Всюду хотел управиться. Потому промеж дороги, как бездомный, кончился. И та баба добром не вспоминает, ровно кобеля. Так и сказала: «Коль к ней пошел от меня, чего жалеть шалого? Никто он нам — ни мне, ни детям. По чужим — не плачут. Своим он никому не стал».

— Но Кольке он отец. Хотя тоже, что от него видел? Даже рождения не дождался. И я теперь навсегда одна, — приуныла Дарья.

— А это мы посмотрим, — усмехнулась Уля загадочно и добавила: — Нынче баб много. А вот хозяек нету. Едино, шелупень всякая развелась в свете. Сама погляди вокруг — готовить не умеют, стирать, прибрать в доме — все на мужика валят. Рожать сами разучились. Нынче бабы в огороде — лишь заместо пугала. Не могут за землей ходить. Даже детей приноровились покупать чужих! Хоть, прости Бог, все при месте свое! Ан вовсе рехнулись! Другие еще паскудней — в суки подались. За деньги всякую ночь себя продают. Вот тебе и бабы! Теперь путевых не найти. Одни крученые. Оттого никакой жизни не стало, и мужики маются. Таких как ты — уже нету. А нормальным — хозяйки нужны.

— Хозяйки всегда в спросе! Да только бездетные! А у меня трое. Кому нужна? Самой зачастую жизнь петлей кажется. Только не знаешь, когда она перетянет глотку? — всхлипнула баба.

— Ой, не реви и не прибедняйся! Еще ковыряться станешь в мужиках, как курица в навозе, — улыбалась Уля.