Книга Волкодав - Мария Васильевна Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Старухи бывают разные…
Бывают жалкие. Это те, которые считают себя сегодняшних, в поре естественного увядания, лишь жалкими и никчёмными тенями себя прежних – проворных мыслью, роскошных телом красавиц. У них по-прежнему есть настоящее и даже сколько-то будущего, но они не хотят ничего видеть, предпочитая жить скорбью по невозвратному прошлому. Оттого жалкое, как водится, легко превращается в жуткое. Ибо находятся теснимые старостью женщины, которые не только отдают всё своё внимание неизбежным признакам возраста, но и пытаются всесильно с ними бороться. Средства для этого идут в ход всевозможные. От довольно невинных, хотя и смешных, вроде красок для волос, притираний для дряхлеющей кожи и вставных зубов из белой глины, обожжённой и покрытой глазурью, – и до вполне кошмарных, вроде “чудодейственных” вытяжек из плоти младенцев, не узнавших рождения, и какими способами добывается та плоть, лучше вовсе не упоминать.
А бывают старухи – величественные. Это те, чья телесная осанка и красота духа с годами словно выковываются, высвобождаясь из мишуры молодой смазливости и легкомыслия. Такие старухи бывают матерями великих вождей. Или их вдовами. И люди, когда говорят об их детях, в первую голову упоминают не отца, а именно мать, – даже у тех народов, которые испокон века исчисляют род по отцу.
Вот такова была – старуха, вышедшая к “косатке” Винитара на третьи сутки ожидания, когда вконец изведшаяся дружина готова была презреть строгий приказ и пуститься на поиски. Рослая, жилистая, седая женщина в штопаном-перештопаном одеянии, но притом – с настоящими золотыми украшениями на лбу, на шее и на руках, с корявым, отполированным временем посохом, но притом – со взглядом и поступью дочери, жены, матери и бабки могучих островных кунсов.
Вернее, старух было две. Однако вторая почти сразу куда-то ушла и вдобавок была гораздо менее видной, – даже не старуха, а, правильнее сказать, бабушка, домашняя, привычная и уютная, как сказка у огонька вечерами в месяце Перелёта, – и на неё обратили гораздо меньше внимания, чем на ту первую, статную, шагавшую по берегу к кораблю.
Возле причаленной “косатки”, понятно, в удобных местах стояли дозорные. Так вот, эти дозорные некоторым непостижимым образом умудрились попросту не заметить женщину, шедшую неторопливо и отнюдь не скрываясь. Наверное, она знала свой остров гораздо лучше выросших на Берегу, и самые камни хранили её от лишних глаз. А может, так гласило веление судеб, и это последнее было едва ли не вероятней.
У неё, как у всех оставивших девичество сегванок, красовался на голове волосник, но из-под него являли себя небу две белые косы: знак давнего вдовства и того, что эта женщина утратила материнство.
Несколько молодых воинов топтались по берегу, коротая тягостное ожидание за игрой: выискивали среди гальки плоские камешки и пускали их “блинчиками” по воде. Старуха милостиво кивнула юнцам, словно прощая им их мальчишеское занятие. Парни почему-то страшно смутились – и даже мысли не возымели остановить её да спросить, кто такова и что тут потеряла. Она же бестрепетно приблизилась к “косатке” и, словно имея на то полное право, постучала клюкой по форштевню со снятым с него носовым изваянием.
– Почему мне кажется знакомым этот корабль? – спросила она Аптахара, онемело смотревшего на неё через борт. – Может быть, оттого, что у ходящих на нём очень уж знакомые рожи?.. – Тут уже все уставились на Аптахара, а старуха продолжала как ни в чём не бывало: – Так куда же ты дел моего внука, Аптахар? И за что тебе отрубили правую руку? Уж не за то ли, что ты, старый бездельник, не сумел за ним уследить? Ты, видно, напрочь свихнулся, если отпустил его бродить по острову в одиночку?..
Аптахар открыл рот. И закрыл. Потом снова открыл – и теперь уж не закрывал до тех пор, пока не помянул все до единой чешуйки коварного Хёгга, в особенности же те, что имели отношение к его охвостью и паху.
– Во имя пупка Роданы, глубокого, словно пещера, и Её ягодиц, подобных двум каменным лбам, разделённым ложбиной!.. – произнёс он наконец, завершая словесное оберегание. – Может ли быть, почтенная Ангран, что это действительно ты?..
Старуха в ответ усмехнулась:
– А ты, верно, надеялся, что меня здесь в первый же год крысы сожрали?
Молодые воины, никогда не бывавшие на острове Закатных Вершин, с почтением и даже не без некоторой робости слушали их разговор. Кто такая Ангран, “одна в горе”, было известно каждому.
– Твой внук… – не особенно связно выговорил Аптахар. Язык у него всю жизнь был без костей, но тут он просто не знал, с какого боку начинать объяснять. Столько всего нужно было упомянуть, да всё сразу! И Аптахар сбивчиво продолжал: – С ним был ещё венн, который… ну, кровный враг. И этот… паскудник, с корабля сбежал и мешок венна упёр…
– Я знаю, – отмахнулась старуха. – За ними погнались одичавшие. И загнали в Понор.
– Кто? – переспросил Рысь. Он уже косился на крышку палубного люка, под которой в трюме сохранялось оружие.
– Одичавшие, – повторила Ангран. – Дети наших рабов. Я пыталась помочь им остаться людьми, но не совладала. Наверное, так было предопределено… – Она вздохнула и оглянулась на остров, чтобы негромко добавить: – Иным в назидание.
Рысь нехорошо прищурился. Ему не было дела ни до назиданий, ни до предопределений, ни до того, откуда берутся некоторые легенды. Он знал одно. Кто-то посмел напасть на его кунса. Значит, этот кто-то не должен был увидеть нового дня. Он уже обернулся к остальным молодцам, благо возле “косатки” собрались все, кроме дозорных…
– Остановись! – Ангран лишь чуть-чуть повысила голос, но Рысь так и замер с приоткрытым ртом, на середине начатого движения. – Какие бы приказы вам ни оставил мой внук, тебя-то никто ещё не избрал предводителем, – продолжала старуха. – Значит, не тебе и распоряжаться. Она помолчала, обводя глазами могучих, воинственных, горящих неутолённой местью парней. Её глаза, серые, цвета осеннего дождя пополам со снегом, по очереди остановились на каждом, и все без исключения, один за другим, потупились перед нею.
– Моего внука больше нет здесь, на острове, – несколько смягчившись, сказала Ангран. – Он ушёл в Понор, и
