Книга Чародей в ярости [ = Чародей разбушевался ] - Кристофер Сташеф

Оба чародея глядели на него во все глаза.

— Друг мой, — участливо спросил Саймон, — Ты здоров?

Такой кроткий вопрос, с такими добрыми намерениями! Но он разбил хрупкую мембрану самоконтроля Рода.

Он бросился прочь с телеги и в поле. Не порань их. Дай ей выплеснуться, но не покалечь их. Ему требовался, какой-то способ канализировать гнев, дать ему растратиться безвредно. Бег был подходящим выходом.

Впереди вырос валун, такая торчащая из земли скала в четыре фута высотой с валунами поменьше у основания. Род схватил камень, примерно, с фут в поперечнике и поднял его над головой, крякнув от натуги. С миг он постоял, держа равновесие, прожигая взглядом валун, а затем изо всех сил швырнул камень, прокричав:

— Будь ты проклят!

Камень ударил по валуну с треском пистолетного выстрела. Полетели осколки, меньший камень раздробился и со стуком упал к основанию валуна.

— Чтоб тебе сгореть в собственной магии! — пронзительно крикнул ему Род. — Чтоб ты провалился в крысиную нору и разучился телепортироваться! Что б тебе запрыгнуть на небо и не вернуться на землю! — он бушевал, изрыгая добрых пять минут неразборчивые проклятия. Наконец, гнев спал, Род опустился на колени, все еще прожигая взглядом валун. Затем медленно опустил голову, хватая воздух открытым ртом, подождал, когда прекратится дрожь. Когда сердце прекратило частить, он встал, немного пошатываясь. Повернулся к стоявшей в пятидесяти ярдах от него телеге — и увидел смотревшего на него Фларана.

Неподалеку стоял Саймон, следя за ним с мягким сочувствием.

Вот именно это и уязвляло — сочувствие. Род скривился от такого зрелища. Оно десятикратно умножало его досаду. Он отвернулся, бормоча.

— Извиняюсь, за такое буйство. Я, э... делаю это не часто.

— Ты сделал то, что хотел также сделать и я, — заверил его Саймон.

— Ну... спасибо. — Но это не помогло. — Просто меня возмутила мысль, что кто-то попирает, других людей, не думая о них!

Саймон кивнул.

— А когда рядом с тобой нет предмета твоего гнева, вынести трудней. Ты хорошо поступил, отыскав для мщения объект с бесчувственностью камня.

— Но сила-то его растрачена зря — именно так ты думаешь? Зачем расходовать энергию, не причиняя ни малейшего вреда тому, на что я гневаюсь?

Саймон нахмурился.

— Такого я не думал. Но теперь, когда ты сказал это, то я согласен. Было б разумней обуздать свой гнев до тех пор, пока появится возможность использовать его силу для исправления безобразий, которые вызывают возмущение.

— Сказать-то легко, — усмехнулся Род. — Но как обуздать свой гнев? Это только кажется простым, но тебе следует как-нибудь попробовать это! Вот тогда ты...

Он оборвал фразу, пристально глядя на Саймона.

— Ты ведь это пробовал, не так ли? Да. Думается, пробовал. Последняя твоя фраза подтверждается.

— Именно так, — признался Саймон.

— У тебя горячий нрав? Ты впадал в ярость? Ты — мистер Милый Парень собственной персоной? Мистер Спокойствие? Мистер Флегматичный? Ты?

— В самом деле, — признался Саймон, и его улыбка в первый раз приобрела иронический оттенок. — Не так-то легко, друг Оуэн, скрыть свое знание чужих мыслей. Крайне соблазнительно в минуты гнева, использовать те мысли против других — сказать «Я трус? Когда у тебя перед битвой поджилки тряслись от страха, и ты сбежал бы, если б позади тебя не стоял твой капитан с мечом?»

Ибо в самом деле, он шагал вперед, и каждый, видевший его, счел бы его никем иным, как храбрецом. Однако я знал, и был достаточно глуп, чтобы сказать об этом вслух. Потом был другой случай, когда я проявил себя, сказав: «Как вы можете, отец, называть меня развратником, когда сами вожделели к жене Тома-пастуха?»

Род присвистнул:

— Священников не тронь!

— Да, но я в своей юношеской гордыне возомнил, что имею власть над всеми, узнав, что могу слышать мысли других и в восторге и беззаботности сильного слушал мысли всех окружающих. Никто в селе не был свободен от моего подслушивания мыслей. Когда кто-нибудь выказывал мне презрение, я использовал свое припасенное знание его самых темных тайн и во всеуслышанье оглашал его позор! Он наливался яростью, но не показывал виду, чтобы все не поняли, что я сказал правду. Нет, он мог лишь с рычанием отвернуться и уйти, а я злорадствовал, упиваясь своей новообретенной силой.

— Сколь долго тебе это сходило с рук? — нахмурился Род.

— Трижды, — поморщился качая головой Саймон. — Всего три раза. Когда гнев проходил, обиженные мной начинали размышлять. Они знали, что сами не говорили ни одной живой душе о своих тайных страхах иль вожделениях. По воле случая они делились своими догадками друг с другом...

— Кой черт, по воле случая! Ты публично оскорбил каждого из них; они знали, с кем обмениваться впечатлениями.

— Вероятно, — вздохнул Саймон. — А коль скоро они узнали, что я оглашал такое, чего никто из них никогда не говорил вслух, то им было не так уж трудно догадаться, что я, должно быть, чародей, да такой, что не поколеблется использовать, приобретенное из мыслей других знание, им во вред. Они, конечно, же распространили известие об этом по всему селу...

— Именно «конечно же», — пробормотал себе под нос Род, — особенно, если там деревенский поп. Кто ж усомнится в его слове? В конце концов, даже если он и желал жену ближнего, то, по крайней мере, ничего не предпринимал для этого желания.

— Что уже больше, чем можно было сказать о большинстве его паствы, — добавил с кислой гримасой Саймон. — Да, он тоже говорил со мной о моей «нечистой силе» — и слух разлетелся по всему селу, настроив против меня всех соседей. — Лицо его скривилось от горечи. — Действительно, я всего лишь получил по заслугам, но чувствовал себя преданным, когда они выступили против меня всей толпой крича: «Мыслекрад! Клеветник и Колдун!». Преданным от того, что большинство из них порой сплетничали обо мне — и я их простил.

— Но ты обладал оружием, которое они применить не могли.

— Да. Не «не стали бы применять», а «не могли», — гримаса Саймона превратилась в сардоническую. — Поэтому они подняли шум и крик и выгнали меня из села. — Он содрогнулся, закрывая глаза. — Ах, хвала небесам, что я не наделен никакой другой силой, кроме способности слышать мысли! Я бы возвратился в гневе швырять в них огромные камни, шаровые молнии, острые ножи. Подымал бы их ввысь и бросал наземь!

Он снова согнулся, и глаза его распахнулись, глядя в пространство.

Род увидел, что в нем снова поднимается обида, и быстро вмешался, прошептав:

— Спокойно, спокойно. Это ведь было давным-давно.

— Вину я исправил. — Саймон снова выдавил из себя улыбку. — Я понял ошибочность поведения, я раскаялся и полностью искупил свой грех. Сбежав из своей деревни, я скитался, ослепленный яростью и горечью, не зная, куда несут меня ноги. Сорок миль, пятьдесят, сто — пока, наконец, измотанный ненавистью, я не свалился с ног в какой-то пещере и не уснул. Пока я спал, на меня повеяло каким-то утешающим бальзамом, успокаивая мой мятущийся дух. Проснувшись, я почувствовал себя посвежевшим, созданным заново. Удивляясь, случившемуся, я мысленно поискал силу, сотворившую такое чудо. И обнаружил кладезь святых мыслей, которые я невольно впитал в себя во сне. То была община святых братьев, обитавшая в монастыре, находящемся в сотне ярдов от пещеры, в которую я, благодаря везению, свалился от усталости.