Книга Дар - Даниэль Глаттауэр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
После того как Мануэль ушел, а я от души нарадовался пока что самой любимой фразе за всю эру Ребекки – «Вечерами у меня есть время», – я написал ей ответ:
«Дорогая Ребекка…»
Поскольку всеми этими «приветами» я был уже сыт по горло.
«Дорогая Ребекка, десять тысяч евро вы ни в коем случае не должны никуда возвращать, я думаю…»
Это «я думаю» я немедленно стер…
«…никуда возвращать, об этом я позабочусь. Если у тебя еще не распланирован завтрашний вечер, а это среда, то я буду очень рад тебя видеть…»
Я исправил «тебя видеть» на «встретиться с тобой», это звучало бесхитростнее, ведь когда встречаешься, все равно видишь. О времени встречи я раздумывал дольше. Мне было бы лучше всего предложить ей двадцать один час. Но если действовать наверняка и исходить из принципов бесхитростности, то выбрать бы следовало вообще восемнадцать часов. И тут возникал вопрос, что мне написать – девятнадцать или двадцать часов. Поскольку я в таких вещах был человеком нерешительным, я написал:
«Время встречи я предлагаю 19.30. Кафе выбери по своему настроению…»
Из-за «настроения» я снова стер всю фразу и написал вместо нее:
«Кафе, пожалуйста, выбери сама: где ты себя хорошо чувствуешь. Сердечный привет, Герольд. P.S. Я очень рад!»
Нет, это звучало слишком назойливо. Я исправил:
«Сердечный привет, я очень рад, Герольд».
Баста.
После этого я хотел вообще-то прослушать голосовую почту от Ребекки, вернее, услышать ее голос, но я завис уже на первом сообщении, а оно звучало скорее смущенно и было от Гудрун.
«Привет, Герольд, пожалуйста, позвони мне. Бертольд дома и хотел бы срочно с тобой поговорить. Может быть, вечером ты смог бы на минутку заглянуть к нам? Пожалуйста, отзовись!»
Я тут же перезвонил и сказал, что я практически на пути к ним. Я сказал это не подумав, потому что если бы подумал, то отказался бы или хотя бы отсрочил визит. А ведь некоторые визиты надо оставлять позади как можно скорее. Это понимал даже я, хотя в принципе был безоговорочным сторонником визитов на минутку, до которых дело так и не доходило, потому что они были все равно лишь пустой тратой сил и времени.
Мы расположились в его кабинете, где можно было даже побеседовать, потому что эта комната была наиболее удалена от комнаты Флорентины. А оттуда доносилась громоподобная музыка, оглашающая все триста квадратных метров их квартиры. На мой взгляд, можно было бы и попросить Флорентину немного уменьшить громкость, однако я не хотел вмешиваться в педагогические обыкновения семейства Хилле.
– Виски? – спросил Бертольд.
– Не откажусь.
Он казался подавленным и раскуривал сигару беспокойно и неловко. У него явно не было лишних сил на то, чтобы казаться надменным, так что мне снова стало почти жалко его. Мне всегда становилось не по себе, когда кто-нибудь больше не мог быть тем, за кого его принимали или за кого его следовало принимать. Для начала он несколько раз глубоко вздохнул, потом добавил к вздохам и слова.
– Да, налоговая полиция на нас насела, – сказал он.
– На нас? – спросил я.
– На семью. Попали все. Мы много чего понастроили, нам есть что терять, – поставил он в известность меня.
– Главное, много чего, – сказал я.
– Да, мой друг, насмехайся, шути, ты можешь себе теперь это позволить, ты ведь стал знаменитостью. Поздравляю, поздравляю!
Это был идеальный переход к теме, я считаю.
– Ты как-то замешан в спонсорстве? Это делал ты?
Тут он громко рассмеялся, или закашлялся, или выдохнул, или сделал все это одновременно, по крайней мере, дым при этом пошел.
– Ты это всерьез, Герольд?
– Нет.
– Ты считаешь это реальным хотя бы отдаленно?
– Вообще-то, нет, – ответил я.
– Тогда зачем спрашиваешь? Ты хочешь меня обидеть?
– Это что, обидно, если в виде исключения ты однажды отдаешь свои деньги человеку, который в них нуждается? – спросил я.
– Разве ты в них не нуждался все эти годы? – ответил он, тем самым однозначно поймав меня на лукавстве.
– Нуждался, и это мне тоже очень неприятно. Я бы тебе вернул их лучше сегодня, чем завтра, можешь мне поверить, – сказал я.
– Весьма похвально, Герольд, может, мне они еще необходимее.
Тут я невольно рассмеялся. Его чувство жалости к себе было даже больше, чем мое сострадание.
Затем он объяснил, что стояло за миллионными вкладами в Лихтенштейне. То были, так сказать, карманные деньги для его партнеров по бизнесу, для политиков и ведущих чиновников в Латинской Америке и на Дальнем Востоке.
– А я думал, ты являешься посредником в заказах на стальные конструкции, – признался я.
О’кей, я уже и сам почувствовал, что это звучало наивно, но ему не стоило из-за этого давиться сигарой и душить себя прокопченным кашлем.
– Герольд, я не посредничаю в получении заказов, я покупаю заказы. Чтобы их покупать, мне нужны деньги, очень много денег. И я не могу допустить, чтобы эти деньги у меня полностью сожрали налоги, я не могу себе это позволить, мы все не можем себе это позволить, понимаешь?
Нет. Эти вечные жалобы на слишком высокие налоги я никогда не понимал. Собственно говоря, жаловаться должны были те, кому не с чего было платить налоги, поскольку они почти ничего не зарабатывали. Но неважно. Его расчеты велись по-другому.
– Чем больше пирог, тем больше народу хотело бы им лакомиться. Чем крупнее заказы, которые я привлекаю в страну, тем дороже их выкупить. Без денег нет никакого гешефта, а без гешефта нет денег. Вот так все просто. Так функционирует экономика. Так функционирует мир.
К счастью, я никогда не интересовался тем, как функционирует мир. Самое большее – меня удивляло, что он уже так долго функционирует.
– А то, что это всегда было ровно десять тысяч евро, которые ты снимал со счета? Чистая случайность?
– Это наша единица. В супермаркете, когда ты берешь тележку для продуктов, ты суешь в щель один евро. В мире бизнеса это десять тысяч. Это наша основная расчетная единица.
Ну вот, теперь в нем опять промелькнул старый бонза. Последующая затяжка сигарой сразу же удалась ему чуточку лучше.
– А твои разговоры с владельцами концерна PLUS? Это не имело никакой связи с пожертвованиями?
– Ни малейшей.
– Тогда почему они такое пишут?
– Потому что это хорошая скандальная история. Потому что они могут обо мне писать сейчас все что угодно – и подлец-то я, и уклонист от налогов, – а мне нельзя оправдываться, у меня петля на шее. Ты понимаешь?
