Книга Лживый брак - Кимберли Белль

– О господи, Эван, – говорю я, и мой голос дрожит. Я вытаскиваю салфетку и вытираю лицо. – Пару дней назад мне позвонила журналистка, которая сообщила, что пилот перед рейсом не выспался и, возможно, страдал от похмелья. Что-то про…

– Холостяцкую вечеринку. Я знаю. Кое-кто в Майами по моей просьбе сейчас задает вопросы. Но пока ничего выяснить не удалось.

– Он разговаривал с Тиффани Риверо?

– С кем?

Я быстро пересказываю Эвану свой разговор с Лесли Томас. На лице его никаких эмоций. Если бы не красные пятна, начавшие расползаться по шее из-под воротника, я бы подумала, что он не слушает меня.

– История пока не получила огласки, так что, возможно, она…

Он ударяет кулаком по столу, так что звенит лед в ведерке.

– Я знал это. Я знал, что эти подонки что-то скрывают. Самолет не падает с неба просто так, если только… – Он замолкает, чтобы сделать три быстрых вдоха и выдоха, от которых бумаги разлетаются по столу. – Если это правда, если есть хотя бы намек на неправильные действия кого-то из членов экипажа, я не успокоюсь, пока не похороню эту авиакомпанию и всех, кто имеет к ней отношение. Клянусь, что так и будет.

– Психолог во мне говорит, что месть ничего не изменит. Ваша жена и дочка, мой Уилл… их не воскресишь.

– А что говорит вдова?

Я ни на секунду не задумываюсь над ответом.

– Вдова говорит, что ублюдков надо уничтожить.

– Договорились. Я лично поговорю с Тиффани, если надо будет, полечу туда сам. – Он потирает подбородок, и его злость рассеивается так же быстро, как возникла, сменяясь печалью. – Не дай бог, если мои девочки погибли потому, что какой-то придурок был слишком самоуверен, чтобы сказаться больным…

При упоминании о семье он снова чуть не плачет, и я знаю, как он сейчас себя чувствует – словно у него раздвоение личности. Почему это принято называть горем, когда на самом деле это целый спектр кошмарных переживаний – смятение, сожаление, гнев, вина и одиночество – заключенных в одно короткое слово?

– Не могу удерживать пищу в желудке, – слышу я свой голос. Откровенность Эвана словно снимает какие-то блоки внутри меня, и слова текут сами собой. – На вкус все как картон, даже если я очень голодна. Я что-то съедаю, а потом все извергается обратно. И каждый раз, склоняясь над унитазом в приступе рвоты, я немного волнуюсь, что, возможно, это все из-за того, что я беременна.

– Я так понимаю, что вы с Уиллом пытались?..

Я киваю.

– Но с недавнего времени, так что шансов, конечно, не так много. Тошнота – это, вероятно, психосоматическое, или принятие желаемого за действительное, или просто разбитое сердце. Но я не могу отделаться от мысли, что, будь у меня ребенок, маленькая частичка мужа, растущая внутри, мне было бы чуть-чуть легче.

– Мне кажется, что тогда было б намного, намного легче. Тогда вам было бы ради чего жить.

В моем профессиональном мозгу его слова отзываются сигналом тревоги.

– Вы хотите сказать, что вам нет смысла жить?

– Я хочу сказать, что иногда бывает очень трудно вспомнить, что есть. Особенно в 4:00 утра, когда я стою в темной, пустой комнате дочери, глядя на ее пустую кроватку, а в сердце эхом отдается ее крик.

Жалость к этому человеку пронзает мне грудь, и я понимаю, что, хотя мое собственное сердце разбито вдребезги, все могло быть гораздо хуже. Я тянусь через стол и сжимаю его большую руку. Это одновременно жест сочувствия, сострадания и солидарности.

Он отнимает руку и закрывает лицо, слышно, как он делает выдох сквозь пальцы.

– Простите. Вы пришли сюда не затем, чтобы я мог поплакаться вам в плечо. – Он поднимает голову, ему удается придать лицу почти профессиональное выражение. – Вы сказали, что вам нужна юридическая консультация. Это касается авиакатастрофы?

– Нет. Да. В каком-то смысле, но, как бы это сказать, в духе «Сумеречной зоны». – Я пытаюсь засмеяться, но получается какой-то громкий и резкий звук, похожий на чихание. Я решаю последовать примеру Эвана и становлюсь серьезной. – Я хочу знать, могут ли меня привлечь к ответственности за преступления, которые предположительно совершил мой муж?

Его лицо по-прежнему хранит невозмутимость.

– О каких преступлениях идет речь?

– Хищение в основном.

– В основном, да? – Он наполняет два стакана льдом, протягивает мне один и жестом приглашает выбрать воду на подносе. Я выбираю банку «Перье», и он открывает ее для меня, при этом раздается характерное «тс-с-с».

– Похоже, что пришло время предупредить вас, что конфиденциальные отношения между клиентом и адвокатом наступают после уплаты гонорара. – Я уже собираюсь спросить, всерьез ли он, – мне всегда казалось, что такое бывает только в голливудских фильмах, – когда он добавляет: – Если бы мы были в баре, то попросил бы вас купить мне пива, но, раз нет, двух баксов будет достаточно.

Я вытаскиваю из кошелька пять долларовых купюр и пододвигаю их ему через стол.

– Давайте с самого начала, – говорит Эван. Убирает деньги в карман.

Я так и делаю. Рассказываю Эвану все, начиная с утра катастрофы. Про конференцию в Орландо и несуществующую работу в Сиэтле. Про то, как карточка с соболезнованиями вывела меня на тренера Миллера, район Рейнир-Виста и историю с пожаром. Я рассказываю про письмо с извинением и кофе с Корбаном и про то, что Уилл просил того позаботиться обо мне. Про прогулку по Белтлайн с Ником и про то, что, пока мы разговариваем, бухгалтер-криминалист роется в документах «Эппсек» в поисках пропавших четырех с половиной миллионов. Я рассказываю про кольцо от «Картье» и сообщения со скрытого номера и с телефона с номером, начинающимся на 678, и о том, как полученные угрозы заставили меня установить самую современную систему сигнализации. Это такое облегчение – наконец иметь возможность рассказать кому-то все свои тревоги, и слова льются из меня легко и свободно. Эван слушает с серьезным видом, сохраняя на лице каменное выражение и не делая в своем желтом адвокатском блокноте ни одной пометки.

Когда я заканчиваю, он отодвигает блокнот в сторону и кладет обе руки на стол.

– Хорошо, теперь все по порядку. «Либерти эйрлайнс» обнародовала имя Уилла, не связавшись предварительно с вами?

– Да. Они сделали это всего на полчаса позже, но этого было достаточно, чтобы мама позвонила мне раньше.

– Что за сборище некомпетентных кретинов. – Он качает головой, и лицо у него становится сердитым. – Вы понимаете, что сейчас вы можете назначать цену?

Если вы пригрозите им, что расскажете об их ошибке прессе, они заплатят вам любые деньги, лишь бы заставить вас замолчать.

У меня в мозгу всплывает лицо Энн Маргарет Майерс, ее маска преувеличенного сочувствия во время нашей встречи в Центре помощи семьям, когда она пододвигает через стол чек на пятьдесят четыре тысячи долларов и с самодовольной улыбкой сообщает, что это не все деньги.