Книга Пять причин улыбнуться - Ирина Градова

Она кивает, делая вид, что ей совсем не страшно. Обманув друг друга в лучших целях, мы примыкаем к веренице, состоящей из деда, бабули, мамы, Ольки и Пашки. «Мы длинной вереницей идем за Синей птицей…» — вспоминаю я песню из детского спектакля. Правда, очень сомнительно, что Синяя птица обитает в нашем подвале да еще завывает и стонет, как живой человек…

На улице — настоящий конец света. Льет как из ведра, а небо рассекают рапиры молний. До погреба — всего пара шагов, но мне они кажутся целой вечностью. И чем ближе мы к заветной двери, тем вопли становятся отчетливее и тем больше мне кажется, что они — человеческие.

Наконец дед — теперь даже у него ходуном ходят руки — открывает замок, из-за которого они с отцом прошлым летом чуть не поссорились. Я готовлюсь к самому худшему, как тот Петька в бабушкином рассказе, но вместо жуткого монстра, злобной ведьмы, ужасного вампира на свет божий вылезает… мой собственный папа.

— Витька! — бросается ему на шею мама. — Витька, что ж ты там делал?! Как же ты там оказался?!

— П-потом расскажу… — бормочет папа, клацая зубами. — Пустите погреться, я от холода чуть дуба не д-дал…

Вид у него и в самом деле неважнецкий: волосы взъерошены, куртка вся мятая и в паутине, а глаза — красные, как у заправского Дракулы.

— Витечка! — обрадованно вопит бабуля. — Зятек! А Ланочка уже разволновалась, столько всего передумала!

— Мама, что ж вы так кричите? Пожалейте свои легкие… — бормочет папа половиной губ, потому что другая половина занята мамиными губами.

Дед загоняет всех в дом, и наша — уже не вереница, а настоящая куча-мала, потому что все сгрудились вокруг папы и пытаются рассказать ему, как напугались, — заваливается на терраску. Когда папа выпивает кружку горячего чая — от самогонки он почему-то упорно отказывается, — заворачивается в плед и устраивается в старом кресле с исцарапанными подлокотниками, выясняется, что в его истории нет мистики.

— Ты уж прости меня, Ланочка, — целует он маму, которая сидит на корточках рядом с креслом. — Не надо было так уезжать. Я только потом подумал, как все это глупо… Вот и решил вырваться пораньше, приехать в деревню вперед вас, навести порядок… В общем, встретить семью, как положено… Подмести только и успел… Потом приспичило мне, дураку, проверить, осталась ли в подвале с прошлого года картошка. Я еще дверь в дом запер по городской привычке — вот идиот! Ну и полез я в подвал… Помнишь, пап, замок, из-за которого ты мне год назад всю плешь проел? — Дед, посмеиваясь, кивает. — Так вот, не зря проел… Замок-то современный, с приколом. Я дверью хлопнул, а он возьми да и закройся.

— А ключи? — удивляется мама.

— А ключи я, балбесина, снаружи оставил. На кирпич положил, чтобы не потерять… В общем, просидел я там часа два, а потом нашел за ящиками бутылку самогона. Сколько ему лет, я не интересовался — выпил весь для согрева и чтоб нервы успокоить. Потом уснул, а когда проснулся, услышал ваши голоса. Кричал, чуть легкие не надорвал. А вы только часа через три меня услышали…

— Говорила же — выключите свою шарманку, — гнет свое бабуля.

Я всегда сравнивал папу с нашим задумчивым лифтом, и в этом сравнении нет ничего плохого. Да, мой папа действительно такой: задумчивый, рассеянный и подчас смешной. И только с ним могла произойти такая дурацкая история. Ну и что, что дурацкая? Зато со счастливым концом.

— Ах вы, мои дорогие… — умиляется бабушка, глядя на папу, сидящего в кресле, и маму, прижавшуюся щекой к его руке. — И все-таки слушали бы хоть изредка мои советы…

— Знаете что, Полина Ивановна, — улыбаясь, перебивает ее дед. — Сегодня я понял, как отучить вас советы давать.

— И как же, Семен Арсеньевич? — хитро прищуривается бабушка.

— Жениться на вас.

Я не упускаю удовольствия посмотреть на вытянувшееся бабушкино лицо. А потом перевожу взгляд на Вику, которая, кажется, совсем запуталась в перипетиях нашего странного семейства.

— Это он что, серьезно? — глядя на меня удивленными синющими глазами, шепчет Вика.

— Серьезно, — уверенно киваю я, потому что хорошо знаю дедушку…

* * *

— И что, он действительно женился на твоей бабке? — лениво потягивается Леха, делая вид, что ему по-прежнему скучно. Я согласно киваю в ответ. — Да, дает дедуля… А сестричка твоя с этим прихехекелем?

— И Олька за Пашку вышла, — подтверждаю я Лехины догадки. — А мама после этого случая перестала ревновать папулю к Лерочке, и правильно сделала, потому что мой отец — как раз из поговорки «любовь до гроба, дураки оба»…

— А Вика? — хитро улыбается Анечка, поскольку заранее знает ответ.

— А Вика стала Викусей, а потом уменьшилась до Куси, — улыбается Куся и с благодарностью смотрит в мои глаза. Теперь уже я не жалею о том, что не поддался на Лехины уговоры пойти спать. Синий Кусин взгляд стоит десяти таких историй и бессонных ночей, даже в компании нудного Лехи.

— А знаете, что самое главное? — спрашиваю я у своих полусонных друзей.

— И?.. — зевая, интересуется Леха.

— Я часто думал потом, что, если бы мы тогда поехали в Крым, ничего этого бы не случилось. Ни папы, по собственной растерянности оказавшегося в подвале, ни мамы, которая поняла, что глупо ревновать половину собственной души. Не говоря уже обо всех остальных. И самой истории не было бы тоже…

— Слишком уж ты сентиментальный, Васька, — снисходительно улыбается Леха. — Не было бы этой истории — была бы другая.

— Такая же интересная? — лукаво спрашивает Куся, и Леха молчит, потому что даже он со всей своей железобетонной логикой не знает ответа на этот вопрос.

Я поворачиваюсь к Кусе и снова, в который уже раз, сознаю, что она — единственный человек, способный понять меня по-настоящему. И что она — самое важное звено в этой истории, без которого вся моя дальнейшая жизнь была бы лишена смысла.

А Куся улыбается, глядя куда-то сквозь меня, в иссиня-черную ночь, совсем не похожую на ночь в нашей деревне с загадочным названием Ворожейка. И за эту мечтательную улыбку я так люблю ее, Кусю…