Книга Кенилворт - Вальтер Скотт

Глава XIV

Да, это новость редкая, дружище!

Тут два быка схватились на траве

Из-за телушки. Как падет один -

Долина успокоится и стадо,

Столь равнодушное к их ярым спорам,

Щипать траву начнет себе спокойно.

Старинная пьеса

Замок Сэйс охранялся, как осажденная крепость. Подозрительность в те времена дошла до того, что пешая и конная стража несколько раз останавливала и допрашивала Тресилиана и его спутников по мере их приближения к жилищу больного графа. И действительно, высокие милости, которые расточала Сассексу королева Елизавета, и его всем известное соперничество с графом Лестером привлекали к нему всеобщее внимание. В описываемый период все старались угадать: он или Лестер в конце концов одержит верх в борьбе за влияние на королеву.

Елизавета, как и многие другие женщины, любила управлять, опираясь на враждующие партии и поддерживая равновесие между двумя противоборствующими стремлениями. При этом она сама решала — на чью сторону склонить весы, в зависимости от интересов государства или даже следуя своим женским прихотям (ибо и она не была выше этой слабости). Утонченно лавировать, не открывать своих карт, сталкивать враждующие интересы, одергивать того, кто решил, что он один снискал ее милости, играя на его опасениях, что другому доверяют (если уж не любят) больше, чем ему, — вот уловки, которыми она пользовалась в течение всего своего царствования, и это давало ей возможность, довольно часто впадая в грех фаворитизма, все же предотвращать его тлетворное влияние на страну и правительство. Двое вельмож, соперничавших тогда в соискании ее милостей, притязали на это весьма по-разному. Но можно сказать, что граф Сассекс, в общем, был более полезен королеве, а Лестер был дороже женщине. Сассекс был, как тогда говорили, «любимец Марса». Он сослужил королеве хорошую службу в Ирландии и Шотландии, особенно во время большого восстания на севере в 1569 году, которое в значительной мере было подавлено благодаря его военным талантам. Поэтому его, естественно, окружали и заискивали перед ним те, кто желал отличиться на военном поприще. Кроме того, граф Сассекс был более древнего и почтенного происхождения, чем его соперник. Он соединял в своем лице семейства Фиц-Уолтеров и Рэтклифов, а герб Лестера был запятнан позором его деда — жестокого министра Генриха VII, да вряд ли лучше обстояло дело и с его отцом, несчастным Дадли, герцогом Нортумберлендским, казненным в Тауэр-хилле 22 августа 1553 года. Однако фигура, черты лица и приятные манеры — столь грозное оружие при дворе, где властвует женщина, — давали Лестеру более чем достаточное преимущество, чтобы противостоять военным заслугам, знатности рода и откровенной смелости графа Сассекса. В глазах двора и всей страны он был большим любимцем Елизаветы, хотя она (такова была ее обычная политика) никогда этого не выказывала столь решительно, чтобы уверить его в окончательной победе над своим соперником. Поэтому болезнь Сассекса пришлась Лестеру весьма кстати, но она породила в обществе разные слухи и подозрения. Приверженцев первого из графов терзали зловещие предчувствия, а друзья второго тешили себя сладостными надеждами на возможный исход этой болезни. А пока что — ибо в те давние времена возможность решить спор посредством оружия никогда не упускалась — сторонники обоих вельмож, поддерживавших своего покровителя, даже появляясь при дворе, были хорошо вооружены и постоянно нарушали спокойствие королевы своими частыми и шумными ссорами, которые вспыхивали иной раз чуть ли не в самом дворце. Эти предварительные замечания необходимы, чтобы читатель понял смысл последующих событий.

Когда Тресилиан прибыл в замок Сэйс, он нашел там множестве приверженцев графа Сассекса, а также друзей, явившихся помочь ему во время болезни. Все они были вооружены, и на всех лицах читалась глубокая тревога, как будто они ожидали немедленного и яростного нападения со стороны противоположной партии. Один из слуг ввел Тресилиана в переднюю, а другой пошел доложить графу о его прибытии. В передней было только двое джентльменов из свиты Сассекса. Они разительно отличались друг от друга своей одеждой, наружностью и манерами. Старший из них, человек, по-видимому, знатный и в цвете лет, был одет весьма скромно и на военный лад. Он был приземист и крепок, несколько неуклюж, и на лице его читался только здравый смысл и ни следа живости или фантазии. Младший, которому, казалось, было лет двадцать с небольшим, был одет в один из самых ярких нарядов, какие в то время носили знатные люди. На нем был малиновый бархатный плащ, богато украшенный кружевом и шитьем, на голове — такая же шапочка, трижды обвитая золотой цепью с медальоном. Прическа его напоминала ту, какую носят некоторые современные франты, — то есть волосы были зачесаны наверх бобриком. В ушах у него блестели серебряные серьги с крупными жемчужинами. У молодого человека было очень красивое лицо, и он был превосходно сложен. Черты его были одушевлены жизнью и выразительно говорили о твердости и решимости, с одной стороны, и пылкости и предприимчивости — с другой, о способности мыслить и быстроте соображения.

Оба этих джентльмена сидели рядом на скамейках почти в одинаковых позах. Каждый был погружен в собственные мысли, безмолвно глядя на противоположную стену. По взгляду старшего было понятно, что он видел перед собой стену, увешанную плащами, оленьими рогами, щитами, старинным оружием, алебардами и тому подобными предметами, обычными для утвари того времени; во взгляде младшего джентльмена отражалась игра фантазии. Он предавался своим мечтам, и казалось, что пустое пространство между ним и стеной было сценой театра, на которой его воображение расположило своих dramatis personae [74] и рисовало ему картины, весьма далекие от того, что ему могло представляться сейчас в действительности.

При входе Тресилиана оба вскочили со своих мест и приветствовали его радостно и сердечно — особенно младший.

— Добро пожаловать, Тресилиан! — воскликнул юноша. — Твоя философия оторвала тебя от нас, когда в этом доме можно было надеяться удовлетворить свое честолюбие. Но эта философия благородная, ибо она возвращает нам тебя, когда здесь можно встретить только всякие беды.

— Разве милорд так серьезно болен? — спросил Тресилиан.

— Мы опасаемся самого худшего, — ответил старший джентльмен, — и считаем, что тут действуют самые подлые средства.

— Ну, что вы, — возразил Тресилиан. — Лорд Лестер — человек честный.

— Зачем же ему такие прислужники, какими он себя окружил? — спросил младший кавалер. — Тот, кто вызывает из ада дьявола, может сам быть честным, но он все-таки отвечает за пакости, учиняемые лукавым.

— И вы только одни здесь, друзья мои, — поинтересовался Тресилиан, — когда милорду пришлось так худо?

— Нет, нет, — возразил старший. — Здесь и Трейси, и Маркем, да и еще кое-кто. Но мы несем дежурство только по двое. Некоторые очень устали и спят на верхнем балконе.

— А другие, — подхватил младший, — отправились на пристань в Дептфорде присмотреть себе кораблик, чтобы сложиться и купить его на остатки своих деньжат. Как только все будет кончено, мы положим нашего благородного лорда в зеленую могилку, расправимся, если подвернется случай, с теми, кто ускорил его кончину, а затем отплывем в Индию с тяжелыми сердцами и легковесными кошельками.