Книга Под розой - Мария Эрнестам

— Как приятно оказаться между двумя такими элегантными дамами, — засмеялся кудрявый. Он представился Гуннаром и обнял нас обеих за плечи. В нос мне ударил сильный запах лосьона после бритья, смешанный с ароматом духов женщины в оранжевом, и голова у меня разболелась еще сильнее. К тому же я чувствовала, что меня лихорадит. Гуннар тем временем продолжал: — Какая потрясающая женщина твоя мать! Никогда не забуду, как она объявила: «На эти деньги мы поедем в ресторан! Я приглашаю! Я приглашаю!» Таких — одна на миллион. Ее не волнует, что думают другие. Хочу сказать тебе, Ева, твоя мама особенная!

— Особенная, — подтвердила оранжевая женщина, подкрашивая губы. Я зачарованно наблюдала за тем, как она достала из сумочки помаду, надула губы и, накрасив, погляделась в зеркальце. — Твоя мама всегда в хорошем настроении, — сказала она, убирая помаду. — С ней так весело! Она все время придумывает всякие развлечения. Тебе повезло с ней, вот моя мать только сидит дома, поливает цветы и ест, а жизнь проходит мимо. Твоей маме это не грозит. У нее есть чему поучиться.

Их голоса доносились до меня как в тумане. Я не понимала, о чем они говорят. Меня подташнивало, но, слава богу, мы уже приехали на Юргорден и остановились перед заведением под названием «Хассельбакен». Я выскочила из такси и, плюнув на гардероб и своих спутников, стала пробиваться среди нарядных платьев, потных спин и налаченных причесок к танцевальной площадке. Там тоже было полно народу, и сначала я видела лишь пеструю массу, покачивающуюся в такт музыке. Потом глаза начали различать отдельные детали в виде элегантных костюмов, ярких юбок, прозрачных чулок и сверкающих драгоценностей. Наконец я увидела маму с Джоном.

Они танцевали фокстрот, тот вариант, в котором партнер то отпускает партнершу, то снова ее ловит. В «Хассельбакен» были очень хорошие музыканты, работать там считалась очень престижно, но маме все равно было, где танцевать. Она смеялась, не сводя глаз с партнера, тогда как Джон то и дело бросал осторожные взгляды в сторону двери. У него на шее появился галстук, наверное, выдали на входе, и танцевал он отлично. У него было прекрасное чувство ритма и природная гибкость пловца. Я смотрела на них и видела, что они прекрасная пара.

— Кто ее новый любовник? — услышала я голос женщины в оранжевом у меня за спиной. Она нагнала меня и теперь зажигала сигарету.

— Это Джон, мой парень, — ответила я. Она посмотрела на меня странным взглядом, в котором угадывалось сочувствие.

— Вот как… — протянула она и влилась в толпу танцующих.

Я не успела задуматься над ее реакцией, потому что в этот момент Джон увидел меня и улыбнулся. Он наклонился к маме и что-то прошептал ей на ухо, а потом взял под руку и увел с танцпола к ее друзьям. Оставив ее там, он подошел и обнял меня.

— Наконец-то ты пришла. Честно говоря, я очень смутился, когда внезапно оказался в такси и меня куда-то повезли. Тебя не было рядом, и я попытался отказаться, но меня с детства учили угождать женщинам, а потом твоя мама вытащила меня на танцпол. Я конечно люблю танцевать, но… все это так странно. Слава богу, ты приехала. Это ведь ради тебя я здесь.

Ночь — мой лучший друг. В свете дня эти слова показались бы липкими, как тесто для песочного торта, но ночь имеет свойство превращать банальное в романтичное. Я думаю о признаниях, о ласках, о слиянии тел под покровом темноты, сглаживающей острые углы и прячущей любые уродства. Теперь, сидя здесь летней ночью, я чувствую, что Джон говорил серьезно, и понимаю, почему он это сказал. И от этого мне становится немного легче. Но если я прочту написанное за завтраком, оно утратит третье измерение и станет чем-то вроде старой черно-белой фотографии, затерявшейся в альбоме. Но сейчас я чувствую то же, что чувствовала тогда. Облегчение. Радость. Удивление. Меня удивляло, что всего того времени, что мы провели с Джоном вместе в Англии, было недостаточно, чтобы пережить один вечер в компании мамы.

Мы много танцевали. Я была как в тумане. У меня поднялась температура, я чувствовала, что заболеваю, голова кружилась. Но несмотря на все это, я была счастлива. Сквозь сигаретный дым я смотрела на Джона, на его темные волосы, улыбающиеся губы, карие глаза, белую рубашку с пятнами пота на спине.

— Пока ты не приехала в Англию, я мечтал поговорить с тобой. А теперь мечтаю о том, чтобы обнять тебя, почувствовать твой запах. Я так соскучился. Думал о тебе каждый день. Конечно, приятно, когда есть по кому скучать, но это так больно — не иметь возможности обнять тебя, даже просто увидеть, — прошептал он мне на ухо, глядя по спине.

— Я люблю тебя, — шепнула я в ответ, но так тихо, что он не услышал.

То и дело мимо проплывали мама или кто-то из ее друзей, нас утаскивали к столу, где мамины деньги превращались в закуски, салаты и, разумеется, шампанское, вино, пиво и коктейли. Мы подходили, ели что-то и пили, и с каждым часом хмелели все больше.

У мамы уже заплетался язык. Не замечая, что вино из ее бокала льется на скатерть, она что-то доверительно рассказывала подруге, которую я никогда раньше не видела. Кудрявый попытался встрять в их разговор:

— А сейчас Эмиль Ивринг и Аста Еедер, — пробормотал он и тут же заснул, так и не услышав игру тех, кого объявил.

Женщина в оранжевом пыталась завести разговор с Джоном. Когда она услышала, что он учится, чтобы потом служить на подводной лодке, ее энтузиазму не было границ.

— We all live in a yellow submarine, — запела она, и к ней тут же присоединились все остальные: — We all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine…

Мама пела с ними, а потом у нее в глазах загорелся хорошо знакомый мне огонек, не предвещавший ничего хорошего. Она встала, пошатываясь, подошла к сцене и с трудом взобралась на нее. Усталые музыканты продолжали играть, а мама стояла рядом с ними, танцевала и пела. Когда песня закончилась, она подошла к вокалисту, обняла его и что-то прошептала ему на ухо. У меня сложилось впечатление, что они хорошо знают друг друга.

Тем временем танцующие замерли на площадке и удивленно обернулись к сцене. Мама была в центре внимания и наслаждалась этим. Она взяла микрофон и, на удивление четко выговаривая слова, объявила:

— Среди нас есть представитель британского флота. Джон, поднимись на сцену. Come on up, John!

Джон понял только то, что речь идет о нем, и вопросительно взглянул на меня. Я попыталась перевести, но не успела закончить предложение, как мамины друзья уже подхватили Джона под руки и потащили к маме. Я видела, как толпа расступилась, и его буквально вытолкнули на сцену. Он стоял там рядом с мамой, а она обнимала его и кричала в микрофон: «Это Джон. Поприветствуйте Джона! Поприветствуем Джона в Швеции и споем все вместе "Yellow submarine"»!

Музыканты заиграли мелодию одного из самых популярных тогда хитов. Скорее всего, в их репертуаре не было этой песни, но они были профессионалами и легко подобрали мелодию. Мама запела. Голос ее подрагивал. Обычно она пела неплохо, но под действием выпитого никак не могла попасть в такт. И все же она была хороша собой и пела так зажигательно, что припев подхватил весь зал: «We all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine…». Мама дирижировала толпой, крепко держа Джона за локоть. Он выглядел смущенным, но воспитание не позволяло ему вырваться или как-то проявить недовольство. Он даже пытался подпевать маме.