Книга В дебрях Атласа - Эмилио Сальгари

— Это они, — тотчас же сказал он, — я уверен, что не ошибаюсь

— Я подозревал то же самое, — сказал человек ростом почти в два метра, но худой как спичка.

— Вахмистр обещал?..

— Сто цехинов за двух белых и двести за девушку.

— Стало быть, в удобную минуту мы завладеем ими. Клянусь Аллахом! Дела прежде всего, и я человек, способный не посмотреть и на сенусси. Вместо того чтобы везти свои товары кабилам, я поверну к северу и распродам их за хорошую цену в дуарах. Триста цехинов вознаградят меня за потерянное время

— Ты очень хитер, хозяин.

— Я торговец и умею обделывать свои дела. Аллах мне их послал, и дурак я буду, если не воспользуюсь таким случаем.

— Когда же нанесем удар? — спросил худой гигант.

— Где спаги?

— Около Атласа, сказал мне вахмистр. Ими командует сержант по имени Бассо.

— Не забывай этого имени.

— Не забуду, предводитель.

— Приготовь трех—четырех верблюдов и пару лошадей для моих гостей. Остальные не очень нагружены и вынесут немного больше тяжести.

— А марабут? — спросил гигант. — Он святой человек. Бедуин пожал плечами.

— Он стар, — прибавил он немного погодя, — если, по несчастью, выстрел уложит его, нечего будет жалеть Рай Пророка дороже его куббы. Спокойной ночи, Диаб.

XIX. К Атласу

На следующий день в четыре часа пополудни, когда уже начала спадать жара, караван, набрав воды, тронулся в путь по направлению к горной цепи Атласа, которая уже виднелась на горизонта Хасси аль-Биак нанял трех верблюдов, нагрузил их своими драгоценными сундуками, большим запасом пуль и пороха. Двух лошадей он предназначил для графа, еще слабого, и для дочери, не привыкшей к пешему хождению.

Тяжелые и крепкие ящики не ускользнули от внимания хозяина каравана, может быть подозревавшего, что они полны золота.

По счастью, тосканец бодрствовал и, видя, что бедуин вертится около верблюдов, подошел к нему, говоря:

— Предупреди своих людей, чтоб они не трогали этих ящиков, а то весь караван может взлететь на воздух.

— Что в них? — спросил бедуин.

— В них бомбы, предназначенные кабилам. Ты знаешь, что они задумывают новое восстание против франджи?

— Я ничего не знаю, я занимаюсь своей торговлей. Они опасны, эти бомбы?

— Могут взорвать сразу сто человек и сто верблюдов. Подумай, друг, в них гремучая вата, нитроглицерин и динамит.

— Это что за звери? — спросил бедуин в ужасе и прибавил: — Я не хочу путешествовать с такими адскими машинами, которые каждую минуту могут взорвать меня. Выброси их, а то я не тронусь с места.

— Прекрасно! Если я выброшу их, бомбы рассыплются, и тогда прощайте все! Самое лучшее оставить их так, как мы их уложили.

Испуганный бедуин не осмелился настаивать, но послал своих гостей с их верблюдами и лошадьми вперед, чтобы не подвергнуть себя и свой караван возможности взлететь на воздух.

Так началось путешествие по голой, бесконечной пустыне, где едва хватало растительности, чтобы кормить верблюдов, довольствовавшихся самой скудной пищей, и где солнце жгло немилосердно.

Цепь Атласа обрисовывалась яснее на горизонте и сулила тень дубовых лесов и свежесть ручьев.

В восемь часов вечера караван в первый раз остановился отдохнуть и поужинать, потом снова тронулся в путь, с иностранцами впереди и на большом расстоянии от бедуинов.

Сказка о бомбах, предназначенных для кабилов и сенусси, распространилась между людьми, и никто не смел подойти к верблюду Хасси аль-Биака, где находились таинственные ящики.

В полночь остановились в дикой местности, где едва росли жалкие сухие травки и проходило высохшее русло когда-то большой река

Бедуин приказал приготовить для своих гостей палатку, послал им еды и табаку, но, против обыкновения, не вошел пожелать им доброй ночи.

— Он, должно быть, запуган нашими бомбами, — сказал Энрике.

— Это не объясняет его невежливость, — ответил казавшийся взволнованным Хасси аль-Биак.

— Ты опасаешься чего-нибудь?

— Всего можно ожидать от бедуинов, к тому же я сегодня заметил нечто»

— Что? — спросил граф.

—Что три человека оставили караван и исчезли в разных направлениях.

— И не возвратились?

— Нет, сын мой.

— Они были на верблюдах или на махари?

— На махари.

— Это заставляет меня призадуматься, — сказал после нескольких минут граф.

— Меня еще больше, франджи, — сказал марабут, до сих пор не принимавший участия в разговоре.

— И ты заметил что-нибудь, святой человек? — спросил Энрике.

— Я заметил, что аль-Мадар разрывал синюю бумагу и бросал кусочки по дороге.

— Что же в этом подозрительного? Он отделался от лишних семейных писем, которые здесь уж никто не будет подымать и склеивать, — сказал тосканец.

— Бедуин и семейные письма! — воскликнул смеясь граф. — Они не учились грамоте, сыны пустыни. Не шути при таких серьезных обстоятельствах, Энрике.

— В конце концов, что ты видишь в этом сеянии бумажек?

— Это могут быть сигналы, — сказал Хасси.

— Кому?

— Спроси у Мулея.

— Черт побери! — воскликнул Энрике. — Ты знаешь какие-то тайны и скрываешь их от нас. Откройся нам, милый святой человек, и сообщи то, что может нам пригодиться.

— Да, ты должен сказать нам, — проговорил граф.

— Хорошо, я скажу вам, что аль-Мадар не верит, чтобы целью вашего путешествия было продать оружие или бомбы кабилам, — ответил марабут. — Вчера вечером, когда он увел меня из вашей палатки, он расспрашивал о вас и говорил про блед.

Услышав этот ответ, граф и итальянец вздрогнули, так как знали, что цена, назначенная за их головы, могла соблазнить любого мошенника, имеющего возможность задержать их.

— Дело очень серьезное, — сказал магнат. — Если бедуин заподозрил, что мы те самые беглецы, то он наверняка захочет заслужить награду.

— Послушай, марабут, — сказал Энрике, — давно ты знаком с этим бедуином?

— Года два.

— Не знаешь, разбойничал ли он? Марабут пожал плечами и ответил:

— Все бедуины начинают с того, что разбойничают, а потом становятся проводниками караванов и более или менее честными купцами.

— Так что и твой аль-Мадар не святой?

— Я не имел причины жаловаться на него.

— Потому что у тебя нечего было взять, — сказал Хасси. — Если б он догадывался, что в твоей куббе ты прячешь оружие сенусси, не думаю, чтоб я теперь с тобой разговаривал.