Книга Воеводы Ивана Грозного - Дмитрий Володихин

Оговор? Это возможно. Царь по характеру своему был мистиком, верил в волхвование и даже в прорицания колдунов. Мог бы он поверить в реальную опасность для себя и своей семьи, если бы Воротынского, а то и нескольких воевод сразу, оговорил, подсунув клеветника, например… тот же Голицын (все они стояли выше него в воинской иерархии по воеводскому списку 1573 г.)? Да, мог. Сбрасывать эту версию со счетов нельзя.

Возможно, Иваном IV двигали иные причины — политического, а не мистического характера. Курбский считал, что Иван Васильевич из «зависти» разрушал крупные уделы знатных князей. Мотив? Нет, никакой не мотив. Царь уже распорядился достаточно вольно огромными владениями Воротынского, отправляя его в ссылку десять лет назад. И прекрасно обошелся при этом без казни самого Михаила Ивановича, а также его родни. Непонятно, к чему было дополнять очередную конфискацию земель убийством их владельца, плюс одного из родственников, но оставить при этом в живых прочих молодых наследников — а род Воротынских далеко не «извелся» на Михаиле Ивановиче[107]. Не клеится. И при чем тут Морозов? Тоже какая-то родня Воротынских? Было бы красиво закончить жизнеописание полководца, замкнув сюжет на возвращении сына к истории отца, слишком могущественного, а потому подозрительного для московских правителей человека… Но… эта версия не объясняет всех фактов.

Допустим, царь увидел в трех военачальниках, контролировавших основные силы южной армии, потенциальных военных заговорщиков. Ведь их объединяет лишь одно — служебное положение в апреле 1573 г. Могли у Ивана IV возникнуть подобные подозрения? Да, могли. Есть одно «но». Тогда Воротынского и казнили бы за попытку заговора. При чем тут колдовство?

В главе, посвященной князю Мстиславскому, была рассказана история о том, как Иван IV под пыткой допрашивал русских беглецов из крымского плена. Так вот, точно так же как и с Мстиславским, царь услышал отрицательный ответ на свой вопрос о том, имел ли сношения с крымцами князь Воротынский. А услышав его, пытками выжал из допрашиваемого признание в измене Михаила Ивановича… который был к тому времени мертв. И казнили князя не по обвинению в сношениях с крымцами, а по обвинению во вредоносном колдовстве. Зачем? Очевидно, царь знал, что за Воротынским нет вины. Но ему требовалось показать воеводу персоной кругом виноватой — и в том, и в этом…

Тогда, возможно, царь взревновал к славе Воротынского. Князь победил крымцев, в то время как сам Иван IV отсиживался в Новгороде Великом. Современники честили царя на все лады за этот эпизод. Такие разные люди, как Курбский и Штаден, писали о «новгородском сидении» первого русского царя весьма пренебрежительно, поскольку сочли его трусом[108]. Если же вспомнить бегство от Девлет-Гирея в 1572 г., картина выйдет совсем некрасивая. Иван IV мог жестоко страдать из-за косых взглядов и дурных разговоров, связанных с двойным позором в его жизни. Между тем авторитет Воротынского рос. В январе 1573 г. русская армия во главе с Иваном IV взяла Пайду. Царь вернул себе лавры отважного человека и удачливого полководца. Теперь он мог уничтожить Воротынского, не вызывая пересудов о зависти к этому человеку.

Однако и тут есть свои «но». Допустим, князья Воротынский и Одоевский справедливо пользовались славой героев, сражавшихся с крымцами в 1572-м и одолевших опаснейшего врага. Но пользовались ею также и Хворостинин (допустим, слишком мелкий человек, чтобы вызвать у царя зависть) или, скажем, Иван Шуйский (этот уж совсем не мелок). Допустим, кто-то вел себя поскромнее, а кто-то слишком гордился своею победой. Допустим также, что самыми большими гордецами оказались Воротынский и Одоевский. Но Морозов-то вообще не присутствовал среди полковых воевод на Молодях, вот незадача! Как можно ревновать к славе человека, который ее не имеет?

Возможно, Михаил Яковлевич Морозов к делу Воротынского непричастен, да и вообще не существовало никакого «дела трех воевод». Морозов только что прибыл из Ливонии, где числился вторым воеводой большого полка в армии князя И.Ф. Мстиславского. Эта армия потерпела тяжелое поражение под Коловерью. Морозов, хоть и получил там ранение, но всё же мог быть:

а) одним из реальных виновников разгрома;

б) удобной кандидатурой для обвинения в срыве похода, в поражении русских войск и т. п. Ведь Мстиславского-то царь уже простил. И он к тому же считался «столпом царства», а таких людей трогают лишь по очень серьезному поводу.

Можно выбрать версию по вкусу, но, видимо, в любом случае Морозова стоит отделить от князей Воротынского и Одоевского. Курбский, например, этой связки не видит. И ни о каких обвинениях по поводу колдовства в отношении Морозова не выдвигалось — нет таких сведений. А вот за Коловерь он мог ответить жизнью, как отвечали в то царствование иные воеводы за иные поражения. Хотя «командармом» он был выдающимся и прежде умел приносить победы Московскому государству.

Михаила Яковлевича казнили в возрасте мало не восьмидесяти лет — как он только в походы ходил! Одновременно лишили жизни его жену и двух сыновей. А в 1583 г. царь отправил в Троице-Сергиев монастырь большой персональный вклад по душе Морозова — 100 рублей. Князья Воротынский и Одоевский такой почести удостоены не были. И тут — отличие.

Вид на Троице-Сергиеву лавру. 1890-е гг.

Итак, было, по всей видимости, два дела: одно — Морозовых и другое — Воротынского с Одоевским. Отсюда вывод: «фигурантов» второго дела могли казнить по одной из двух причин — либо из-за ревности Ивана IV к победе у Молодей, либо из-за какой-то служебной оплошности (ведь отделив Морозова, мы можем вернуться и к этому варианту). Из всех версий наиболее вероятной представляется та, которая объясняет смерть Воротынского и Одоевского недобрым чувством Ивана IV к их боевому успеху при собственных неудачах. И на этом можно остановиться. Более точно раскрыть тайну гибели Михаила Ивановича не представляется возможным.

Был ли князь Воротынский талантливым полководцем? Трудно сказать. Южные рубежи России он оборонял небезупречно. Когда приходило время «испить смертную чашу» в бою против татар, он одолевал неприятеля мужеством, стойкостью, опытом. Но талантом ли? Яркий, острый талант был у князей Хворостинина и Микулинского. Склонность к затейливой «игре» с неприятелем, т. е. тактический дар, можно увидеть в действиях князя Шуйского. А Михаил Иванович Воротынский был, надо полагать, несколько улучшенным изданием князя Мстиславского. Честный, умный, бесстрашный человек. В нем видна та разновидность воинской доблести, которая делала победителями спартанских гоплитов: лучше им было погибнуть, нежели опозориться, отступив, побросав щиты. Таков и Воротынский, медлительно-стойкий воевода. Не самый расторопный из наших «командармов» грозненской эпохи, он был, может быть, самым твердым в прямом бою с татарами. Именно это свойство вывело Михаила Ивановича в спасители России.