Книга Самая страшная книга. Чертовы пальцы - Дмитрий Тихонов

Карина разбежалась и прыгнула в окно, выбив собой оставшиеся доски, рухнула на сырую траву в потоке щепок и обломков как раз в тот момент, когда дверь распахнулась настежь, едва не сорванная с петель Бухенвальдом.

Она вскочила на ноги. Света, доползавшего сюда сквозь оконный проем из большой комнаты, едва хватало, чтобы хоть что-то различить, да и не было времени на то, чтобы осматриваться. В нескольких шагах перед ней у слегка покосившегося забора лежала на боку ванна, до сих пор белая, а потому заметная в темноте. Карина бросилась к ней и, используя ванну как подставку, перебралась через ограду. За спиной не раздавалось ни звука, никто не кричал, не догонял, не топал по двору с ружьем или топором наперевес. Размышлять о том, хорошо это или плохо, было некогда.

Она спрыгнула по другую сторону забора. Совершенная, непроницаемая темнота облепила ее. Карина двинулась наугад, выставив перед собой руки, и почти сразу ладонь уперлась в ствол дерева. Она сделала еще пару шагов и, споткнувшись о вылезший из земли корень, едва не упала. Волна адреналина, вынесшая ее сюда, схлынула, оставив после себя голый остов сгнивших надежд, увязших в холодном иле отчаяния. Ей ни за что не уйти далеко в такой тьме. Ей ни за что не уйти. И теперь боли будет только больше.

Вспыхнул свет, белый, слепящий. Она зажмурилась, съежилась, закрывшись руками, однако вместо удара из-за света пришел голос:

– Погоди, сестренка. Прежде чем рванешь дальше, послушай меня.

Карина не пошевелилась. Она пыталась вновь скрыться в глубине, оставить наедине с чудовищем незнакомую ей девушку без имени и прошлого. Но не получалось. Ее била крупная дрожь, а тело и сознание отказывались повиноваться. Это из-за тебя мы здесь, говорили они, это ты нас сюда завела. Так теперь наслаждайся на всю катушку.

– Послушай меня, – сказал Штопаный. – Пожалуйста.

Карина подняла голову. Он стоял перед ней всего в паре метров, массивный, изуродованный шрамами, полный плотоядных тварей из ночных кошмаров. Рука с электрическим фонариком отведена в сторону, в другой – радиоприемник.

– Хорошо, – увидев, что девушка слушает, Штопаный кивнул. – Ты держишься шикарно. Не каждый мужик бы так держался на твоем месте. Мужики вообще быстро сдуваются. Но тебе нужно знать несколько важных вещей, сестренка, прежде чем принимать решение. Вон там, – он поднял фонарь, направив его луч на лес, – там лежат те, кто обрел веру. Те, кому Господь Наш явил свое величие. Некоторых из них он закопал сам, еще при жизни, но большая часть – это мы с Бухенвальдом постарались в последние годы. Это его народ, богоизбранный народ, ждущий возвращения Господа в глухом лесу на краю гнилого города. И если они услышат его голос, то отзовутся. Смотри.

Он включил радиоприемник, выкрутил звук на максимум и поднял над головой. Хриплое статическое шипение потекло меж деревьями, наполняя собой заросли. Хрустнула где-то – то ли в реальности, то ли в белом шуме – ветка, зашелестела палая хвоя. Карина увидела, как в свете фонаря поднимается из земли темный искаженный силуэт. Песок осыпался с него, обнажая обрывки одежды и желтые-желтые кости. Чуть в стороне распрямлялся еще кто-то, состоящий из истлевших лохмотьев, сухой травы, корней и черепа без нижней челюсти. Во мраке по обе стороны от освещенного участка двигались смутные, едва различимые фигуры. Их было много. Лес шумел, словно под шквалистым ветром. Лес был полон мертвецов.

– Они слышат! – торжественно, с почти детской радостью в голосе воскликнул Штопаный. – Видишь? Ты пойдешь туда, к ним? Или останешься с нами? Выбирай сама.

Карина не шевелилась, все пытаясь отстраниться от происходящего, укрыться в укромном уголке разума, поверить, что все это не имеет к ней отношения. Но безуспешно. Она была здесь, в глухом лесу на краю гнилого города. Она смотрела, как встают из своих неглубоких могил убитые бандой безумцев люди. Она…

– Я не слышу, – сказала она тихо и тут же повторила громче, указывая на приемник: – Я не слышу ни черта. Только помехи.

– А это твоя проблема, сестренка, – ощерился Штопаный. – В белом шуме каждый слышит себя. Так и работает Господь.

Взяв фонарь и приемник в левую руку, правую он протянул ей:

– Не дури. Пойдем. Нас уже ждут.

Карина хотела плюнуть ему в ладонь. Хотела впиться в нее ногтями. Он ударил бы ее по лицу. Он наверняка ударил бы ее еще раз, например в солнечное сплетение, а потом, когда она согнулась бы пополам, из последних сил пытаясь вновь начать дышать, он намотал бы ее волосы на кулак и потащил за собой. Потому что он уже победил, а она уже умерла. Из смерти не сбежать, как ни старайся.

Карина взяла Штопаного за руку, и он повел ее обратно, вдоль забора, мимо крохотных елочек, посаженных совсем недавно, мимо заросшего репейником загона для коз или овец. Повернув за угол, они увидели Бухенвальда, вывозящего коляску со стариком из калитки.

– Как раз вовремя! – крикнул Савелий Григорьевич и захлопал в ладоши. У него на коленях на расшитом белом полотенце покоился череп Куницына-младшего. Из нагрудного кармана рубашки торчал уголок платка. Редкие волосы были зачесаны назад, а ноги закрывал дырявый клетчатый плед, свисавший почти до самой земли. Старик, похоже, вырядился по-праздничному, и настроение соответствовало: он беспрерывно улыбался. Тонкая полоска слюны сползала из уголка рта в бороду.

– Да, уже пора, – сказал Штопаный, бросив взгляд на небо. – Дальше тянуть никак нельзя.

И они двинулись по главной улице пустой деревни: Бухенвальд с дедом впереди, Штопаный с Кариной, фонарем и по-прежнему работающим на полную мощь приемником – следом, в трех метрах. Странное и мрачное шествие. Сквозь непрерывный гул статических волн позади слышались шаги множества тонких, истлевших ног, шорох множества сгнивших одежд. Карина поклялась себе не оглядываться.

Идти оказалось неожиданно легко. Вскоре ровная и сухая дорога сбросила ветхие оковы человеческого жилья, свернула в лес, поползла, извиваясь, среди деревьев. Бухенвальд, как обычно, не произносил ни звука, Штопаный тоже молчал, хотя молчание его явно было вымученным, призванным обозначить торжественность момента. Только Савелий Григорьевич напевал себе под нос нечто вроде колыбельной, покачивая в такт головой, поглаживая по темени череп сына. Слов Карина разобрать не могла, мешал вездесущий белый шум, но мотив был знаком с детства. Наверное, это слушал Куницын-младший перед сном в те времена, когда ненависть еще не разъела его душу. Убийцам и их жертвам родители поют одни и те же песни.

Они шли через лес, и тех, кто брел позади, куда Карина зареклась смотреть, становилось все больше. Новые и новые силуэты возникали из тьмы по сторонам дороги, присоединялись к процессии, влекомые звуками приемника, как те дети, которых в старой сказке увела из города музыка зловещего Крысолова. Их было уже не меньше сотни, и их липкий смрад сперва заставлял Карину морщиться и закрывать лицо рукавом, борясь с тошнотой, но постепенно она привыкла и даже начала различать сквозь зловоние множества разлагающихся трупов иной, полностью противоположный запах. Чем дальше они уходили от деревни, тем сильнее он становился – кислый, едкий, химический. Запах Ямы.