Книга Чечня рядом. Война глазами женщины - Ольга Алленова

Представитель РОШа, поделившийся с журналистами этой информацией, не рассказал о многом. О том, например, что подобные письма уже давно получают сотрудники милиции и прокуратуры. Только кто-то об этом сообщает, как зампрокурора Ачхой-Мартановской межрайонной прокуратуры Адам Тагаев, с которого боевики, угрожая ему пистолетом, потребовали все те же $5 тыс. А кто-то предпочитает молчать и платить. И это как раз те деньги, на которые Басаев совершает теракты и захваты заложников в российских городах.

Не рассказал генерал Шабалкин и о причине наглости боевиков: в селах многие чиновники чувствуют себя брошенными на произвол бандитов центральной чеченской властью. В отличие от этой власти, передвигающейся по Грозному в окружении огромного числа охранников, сельским чиновникам по штатному расписанию никакой охраны не положено. Так что от боевиков или защищаются своими силами, или платят дань.

И если раньше я думала, что это все же единичные случаи, что не все платят, что рано или поздно вымогателей находят, то после звонка моего грозненского друга я уже в этом не так уверена. Из-за боязни, что он расскажет о «единичных случаях», не стали бы прерывать телефонную связь. И не молчал бы его телефон вот уже десять дней.

Мой друг нашелся через полгода. Он позвонил И СКАЗАЛ, что в Грозном больше не живет, так что если я вдруг там окажусь, надо обращаться к его дальним родственникам, которые приютят меня, если что. Он сказал, что живет теперь в одном из российских городов. В каком, не сказал – боялся телефонной прослушки. Но обещал звонить.

Я так и не знаю до сих пор, что же с ним тогда произошло.

Глава 8

Под знаком Беслана

Все, что происходило в России до i сентября 2004 года, померкло перед тем, что случилось после. i сентября 2004 года на школьную линейку в Беслан пришли вооруженные до зубов подонки. Они сделали заложниками всех, кто был в той школе. Это были два страшных дня неизвестности. И самый страшный из них – тот, в который все стало ясно. Расстрелянные, разломанные детские тела на земле. Кричащие матери и рыдающие отцы. Небывалый, многочасовой ливень, накрывший город и сделавший его черным. Потемневшие лица моих университетских друзей, еще не нашедших своих родных. Моя седая преподавательница русского языка, у которой в школе погибла сестра, тоже педагог. Я вижу ее глаза. Я плачу. И мои коллеги-журналисты плачут. Они прошли не одну войну и никогда не плакали. А это был день, когда плакали все. В затопленном дождем Беслане мы все чувствовали обреченность. Потому что уже тогда знали – всем тем, кто не выжил, можно было помочь. И от того, что мы это знали, нам не хотелось жить.

13.09.2004. Школа № 1

1 сентября у меня заканчивалась командировка в Грозный, где прошли выборы президента. Около 11 утра, когда наша машина пересекла административную границу с Чечней, на мобильный раздался звонок из редакции – сообщили о захвате школы в Беслане. Я поехала в Северную Осетию.

Доехав до Минвод, я пересела в машину к коллегам-журналистам, и мы помчались в Осетию. О захвате заложников знали на всех постах. Сотрудники ГИБДД, останавливая машины, проверяли документы, заставляли регистрироваться водителя. В пять часов мы уже были на границе Кабардино-Балкарии и Северной Осетии. Здесь выстроилась бесконечная очередь из легковых машин, «Газелей» и «КамАЗов». Через пост пропускали очень медленно – за час мы продвинулись вперед всего на несколько метров. Поэтому, когда два парня подошли к водителю и сказали, что за 200 рублей провезут без очереди, мы в один голос крикнули:

– Согласны, только быстрее!

– Полтинник сразу – на посту отдать, – а остальное можно потом, – сказал парень и тут же объяснил: – Обычно цена меньше, просто сегодня вы же видите, какой день.

Наша машина выехала из автомобильной очереди и тронулась за парнями. Затем один из них о чем-то поговорил с сотрудником поста, и мы проехали за шлагбаум. Никто не заглянул в салон нашей машины, никто не проверил большие сумки и рюкзаки моих коллег-фотокорреспондентов, даже паспортов наших не спросили.

– Зарегистрируйтесь, – сказал парень нашему водителю. – Быстрее только, и деньги давайте.

Отдав 150 рублей, мы спросили, не закрыт ли Беслан и как быстрее туда проехать. Парень мигом сориентировался:

– Могу сопровождать прямо до Беслана, заплатите 1200 рублей. Нет? Ну, если вам дорого, езжайте сами. Просто там все закрыто, и вас все равно не пустят. Я же говорю вам, сегодня такой день, вы же слышали про заложников.

Мы отдали деньги. Парень сел в старенькую «девятку» без номеров и помахал нам рукой. Мы ехали со скоростью 100 км/ч и за все время пути увидели только две машины ГИБДД, выставленные у дороги. Нас они не останавливали. Проехали село Эльхотово – то самое, откуда пришел один из террористов по фамилии Ходов. И здесь не было видно ни одной милицейской машины. В Беслане дорогу лишь частично перекрывали машины патрульно-постовой службы, но нас не задержали. Мы проехали прямо к зданию бесланского ДК, где собрались родственники заложников, практически без остановок, ни разу не проверенные ни на одном посту, в день, когда 30 боевиков уже захватили около 1200 заложников. В течение трех дней, проведенных в Беслане, я слышала один и тот же вопрос родственников заложников, обращенный к властям: «Как они прошли?» И замминистра внутренних дел Северной Осетии Секоев отвечал, что «они прошли обходными тропами», а президент Дзасохов – что «Осетия окружена специфическими республиками». Я слушала эти объяснения и не понимала. Ведь если Осетия окружена криминогенными республиками, значит, здесь вообще не должно быть обходных троп, значит, здесь должны контролироваться все проселочные дороги, леса и поля. И еще, слушая вопросы родственников в здании ДК, я понимала, что ответ все знали сами. Жить здесь и не знать, как «Газель» или грузовик могут проехать без проверки по любым дорогам республики, просто нельзя. Пока мы миримся с тем, что нас защищают люди, которые за 50 рублей пропускают через пост без проверки, мы не можем быть уверены даже в том, что встретим завтрашний день.

* * *

О том, что выполнять требования террористов никто не будет, а значит, заложники обречены, многие догадывались уже на второй день захвата. Руслан Аушев, добившийся выдачи 26 заложников, выйдя из школы с детьми на руках, коротко бросил: – Моих там нет.

Имел ли он в виду, что среди террористов нет ингушей или непосредственно его родственников (была информация, что среди бандитов есть человек по фамилии Аушев), до сих пор неясно. К вечеру журналистам было объявлено, что он «временно устранился от переговоров». Причину не называли, но ясно было и так: Аушев, единственный авторитет для боевиков из тех, кого могла предложить власть, сделал все, что мог сделать. В тот же вечер в районе школы началась ожесточенная стрельба, из-за которой оцепление отодвинули на несколько десятков метров. В ту же ночь прошел слух, что в пятницу будет штурм, потому что, проведя три дня без еды и воды, боевики захотят умереть в священную пятницу, и, чтобы этого не допустить, штаб пойдет на штурм. Откуда такие слухи берутся, никто не знает, но им верят. Может быть, поэтому все, что происходило потом, представляется мне связанной цепочкой событий.