Книга Бедные богатые девочки, или Барышня и хулиган - Елена Колина

– Ваш сон очень простой, – замечает Женька, последнее время увлекавшийся Фрейдом. – Портфельчик символизирует ваше общее детство, а чемодан – это вся ваша жизнь, все эти годы, которые вы провели вместе. – Он на секунду задумался. – Она уехала в новую жизнь, а свое самое ценное – прошлое – оставила вам…

– Не умничай, Мумз нетактичный! – резко прервала его Даша. – И без твоего доморощенного психоанализа все понятно.

Боль следующих чередой прощаний была очевидной и не нуждалась в обсуждении. В Даше копошилось еще одно стыдное маленькое чувство, в котором она не признавалась ни Женьке, ни самой себе. Да, именно в таком порядке – сначала ему, а потом себе.

У нее было ощущение, что ее бросили. Уезжающие друзья были полны планов и надежд, они смотрели вперед, а Даша оставалась на своей кухне. Казалось, что вместе со всем, что они оставляли, они пренебрегали и ею, бросив Даше на хранение за ненадобностью свое детство и юность.

В забытом на перроне чемодане из Сониного сна лежит неактуальный в новой жизни хлам. Скинули балласт Даше на руки и полетели! А ей что же, хранить чемодан с общими воспоминаниями, вынимать их, проветривать, бережно держать в руках… Если так, то она тоже постарается немедленно… что?

У Сони уехали все любимые подруги, вдвоем с Дашей они ходили с проводов на проводы, чувствуя себя двумя сиротками во время застолья в знакомых до последней безделушки, опустевших теперь квартир ах. Гости сидели на положенных на табуретки досках за одолженным у соседей столом.

«На следующий год в Иерусалиме!» – радостно звучал обычный тост, и Соня с Дашей понимали, что все встретятся в Иерусалиме или в любом другом городе мира, но уже без них. Они еще сидят здесь, с друзьями, но их уже нет.

У Ады, Фаины и Фиры были дочери, с которыми прошло Дашино детство. Пока взрослые сидели за столом, они играли; став постарше, чинно, как родственники, беседовали. Они и ощущали себя не подругами, но родственницами. Сколько часов, дней, лет они провели вместе; что же, Даше теперь без детства жить?!

Прихватив мужей, детей и внуков, одна за другой улетали Ада, Фаина, Фира. Они рыдали в аэропорту, шепча: «Я умру без Ленинграда!», отвлекались на разбегающихся внуков, снова рыдали и скрывались за паспортным контролем навсегда.

Международный аэропорт был знаком теперь Даше, как закоулки собственной квартиры. Она умела встать так, чтобы как можно дольше, вытягивая шею, видеть хлопотливые, уже не здешние лица друзей.

За последний год уехали все Дашины друзья, друзья и знакомые друзей. Им было тридцать, и круг их уже полностью сложился, изредка придирчиво впуская в себя чьих-то новых мужей и жен. Уже дружили между собой их дети, и они весело гадали, Маргошка, самая старшая, или же другой чей-то сын или дочь первыми посадит их во главу свадебного стола в качестве родителей. Время детских свадеб было нереально далеким, но точно известно, что оно будет наполнено их дружбой и совместным взрослением. Было известно. До того, как все они птицами потянулись на юг, не обсуждая причин и мотивов, просто поднялись и полетели.

Даша уже была от них отделена. На проводах звучали тосты. «Мы уезжаем к лучшей жизни!» «Все к лучшей жизни… А я что же, к худшей? Ой, за что, почему именно я?!.» – думала Даша, стараясь стереть с лица жалкую улыбку.

Она обыденно провожала друзей навсегда, пересчитывала багаж, бегала в киоск за куклой ревущему ребенку, торопливо записывала на обрывках газеты забытые в суете последние поручения.

Друзья усаживались в самолет и по команде «Застегнуть ремни!», затаив дыхание, неслись в новую жизнь, а Даша в одиночестве понуро брела к машине и привычно-горестно возвращалась домой, невыносимо завидуя. Америку она представляла себе пионерским лагерем, где у всех вечером будут танцы у костра, на которые ее не взяли.

«Я как Серая Шейка, – печально размышляла Даша. – Все улетели, а она осталась… и ее съели лисы». Растроганная удачно найденным образом, она плакала от жалости к себе, при всей искренности своих переживаний немного любуясь своим горем и ни на минуту не забывая, что в действительности Серая Шейка выжила.

«Как ты можешь оставаться в этой страшной стране!» – говорили друзья. Олегу удалось свить вокруг нее такой теплый уютный кокон, что Даша никогда не задумывалась, страшно ли ей здесь жить. Она просто не хотела оставаться одна и жила, стараясь не раствориться в ужасе перед надвигающимся одиночеством. Теперь Даша дружила с родителями уехавших друзей, приносила им читать письма, которые получала сама, и читала те, что дети написали им. Родители постепенно уезжали к детям, окончательно разрывая последние ниточки.

Она ходила по городу, впервые не ощущая его родным. Дашин город опустел, теперь ей даже случайно на улице некого встретить, это не ее город, а склеп. Повсюду здесь жили ее друзья. Раньше, в другой жизни. Теперь это просто пустые внутри коробки.

Женька с Дашей шли по Александровскому саду, обнявшись и подпрыгивая на каждый третий шаг.

– А Игорек говорит: как можно сейчас уезжать из страны? Именно сейчас, когда такие огромные, потрясающие возможности!.. Удивляется, что все уезжают… – задумчиво сказала Даша.

– Недочеловеков не обсуждаю, к тому же ваш Игорек русский.

– При чем здесь, кто русский, кто еврей? Можно подумать, что Игорька волнует судьба России, а не его собственные перспективы, а именно деньги! – Даша даже поморщилась от нелепости предположения о патриотизме Игорька.

– Мумзель, ты не сможешь до конца понять ни русских, ни евреев, потому что ты половинка, а значит, никто!

– Никто? Я никто? А сам ты тоже никто! – рассеянно произнесла Даша и, неестественно хихикнув, смущенно спросила: – Мумзель, а ты меня не бросишь?.. Ты не уедешь?

– Я не уеду. А ты? – шутливо ответил Женька.

Даша отчаянно кружила вокруг Олега, упрашивая его последовать общему примеру и эмигрировать. Безразлично куда, но лучше в Америку, там больше друзей. Олег в обсуждения не пускался. «Почему я должен объяснять тебе очевидные вещи? – мягко, жалея Дашу, отвечал он. – Наша фирма, родители, которые никогда не уедут из Москвы… А Соня? Ее муж тоже не поедет, ты что, всерьез хочешь обсуждать жизнь на другом конце света без нее?» Даша не хотела, и на этом вялый разговор заканчивался.

Женькины обстоятельства были схожи с Дашиными своей безоговорочностью. Бывшая советская власть давно уже вежливо проводила Владислава Сергеевича на персональную пенсию с ценным подношением, позолоченным макетом Исаакиевского собора. Ежедневно любуясь подарком, Владислав Сергеевич представлял, что у исполкома, как раз напротив собора, его ждет черная «Волга». По старой партийной привычке не допуская в свой дом никакого упоминания об эмиграции, осуждая уехавших знакомых и боясь модного слова «отъезд», он не мог даже предположить, что это слово может иметь отношение к его семье. Теперь они с Евгенией Леонидовной почти безвыездно жили на даче. Устроившись на маленькой веранде вдвоем с матерью, Женька шепотом рассказывал ей, кто еще собирается уезжать. Евгения Леонидовна смотрела на него жалкими глазами и однажды сказала: «Смотри, Женечка, отец не переживет!..» «С тех пор я дома на эту тему не говорю, как будто я сам старый заслуженный партиец!» – смеялся он.