Книга Первая мировая в 211 эпизодах - Петер Энглунд

В сумерках зрители расходятся: сперва исчезают солдаты, вслед за ними — гражданские лица. Позднее Келемен видит двух солдат, бредущих по дороге. Они замечают тело, раскачивающееся на осеннем ветру, подходят к нему и начинают зубоскалить. Один ударяет покойника прикладом винтовки, после чего они отдают ему честь и удаляются.

73.

Воскресенье, 7 ноября 1915 года

Рихард Штумпф слушает в Киле два акта из “Лоэнгрина”

Стоит прекрасный солнечный ноябрьский день. “Гельголанд” заходит в Кильский канал, и сразу же среди членов экипажа начинают циркулировать слухи. Тяжелые бои идут вокруг Риги; может, их пошлют в Балтийское море, чтобы оказать поддержку? А может, англичане уже на пути сюда, в проливе Большой Бельт? Или же нейтральная Дания будет втянута в войну? Может, речь идет о… еще одних торпедных учениях? Штумпф надеется на последнее, “тогда я не буду снова разочарован”.

Настроение на борту подавленное. Штумпф вместе с другими устали от безделья, от плохой еды, от суровой дисциплины, от офицерской дедовщины. На корабле есть особый штрафной отряд, и каждый день можно наблюдать, как два-три десятка матросов бегают кругами по кораблю с винтовками и в полной выкладке. Малейшая оплошность приводит к наказанию: грязный тазик, забытый носок, отлучка в туалет в неположенное время, неуместный комментарий. Штумпф пишет в дневнике:

Боевой дух команды настолько упал, что мы были бы счастливы получить в брюхо торпеду. Чего мы и желали нашим ненавистным офицерам. Если бы кто-то позволил себе высказать подобные вещи полтора года назад, его бы поколотили. Но джинн выпущен из бутылки, и только наше хорошее воспитание не позволяет творить нам то, что происходит на русском Балтийском флоте[134]. Мы-то понимаем, что нам есть что терять, кроме своих цепей.

Когда они проходят через канал, Штумпф провожает взглядом леса и холмы, расцвеченные всеми оттенками желтого, красного, коричневого. Скоро выпадет снег.

К вечеру они прибывают в Киль. Он отмечает про себя, что со светомаскировкой дела обстоят уже не так строго, как раньше. Что бы это значило? Или это еще один признак того, что наблюдаются некоторые послабления — по сравнению с первым годом войны, отмеченным серьезностью и решительностью? Экипаж отпущен на берег. (Действительно, их ждут не сражения, а несколько дней торпедных учений.) Рихард Штумпф торопится в городской театр и успевает послушать два последних акта вагнеровского “Лоэнгрина”. Потом он напишет в дневнике:

Как жаль, что я не могу сходить куда-нибудь еще. Подобные театральные постановки позволяют почувствовать себя человеческим существом, а не презренным рабочим скотом.

74.

Пятница, 12 ноября 1915 года

Олива Кинг и свет в Гевгелии

Ей очень не хочется покидать Францию. В письме к мачехе от середины октября сквозят нотки уныния:

Иногда я сомневаюсь, что смогу когда-нибудь вернуться домой, боюсь, что эта проклятая война никогда не кончится. Она никак не прекратится, напротив, все ширится и ширится, в нее втягивается все больше стран, дела идут все хуже и хуже. Что же до нас, то мы не ведаем, куда нас отправят.

Женщины из Госпиталя шотландских женщин прослышали, что их посылают на корабле на Балканы, где в нейтральной Греции, в Салониках, высадился в начале октября англо-французский корпус под командованием Мориса Сарреля, и прибыл он туда весьма спешно, но почти без всякого оружия, хотя и намеревался оказать помощь сербам, открыв новый фронт[135]. Кинг сперва не хотела ехать. Ее громоздкая санитарная машина слишком тяжела и неповоротлива для плохих местных дорог.

Три недели плыли Кинг и другие женщины госпиталя на корабле в Грецию. Одно санитарное судно, направлявшееся в тот же пункт назначения, было потоплено немецкой подлодкой. В Салониках царил совершеннейший хаос — военный, политический, практический. Один приказ отменял предыдущий в этом “море черной грязи”, которое представляли собой городские улицы. В ноябре женщин отправили на поезде в Гевгелию, на границе между Грецией и Сербией, чтобы они организовали там полевой госпиталь. На этот раз они взяли с собой палатки, правда без колышек; и когда палатки в спешке поставили на каменистую почву, они держались очень плохо. Денно и нощно делался обход, заново вбивались колышки, натягивались ослабевшие веревки. В основном она занималась только этим. Другим делом была стирка и дезинфекция одежды пациентов. Она уже больше не боялась вшей. И ей уже было не так холодно мыться в реке.

В столовой у них электричество, его подачу обеспечивает тот же агрегат, который использовался и для рентгена, но свет выключался в половине восьмого вечера. Из-за угрозы пожара запрещалось разжигать открытое пламя в палатках, так что не оставалось ничего другого, как ложиться спать. Темнело рано. Уже к пяти часам наступала непроглядная тьма. Вместе с тем светало задолго до шести утра. Каждый день она наслаждалась восходом солнца. Окружавшие их горы напоминали бархат винного цвета, а вершины загорались на рассвете розовым огнем.

Олива Кинг поймала себя на ощущении того, что она счастлива. В этот день она написала отцу: “Место очень приятное, горы сияют светом, а воздух свеж и целителен. Каждый день мы работаем как волы и, проголодавшись, едим как волки”.

75.

Воскресенье, 14 ноября 1915 года