Книга Старомодная манера ухаживать - Михайло Пантич

— Почти ничего. Отдыхаю, почитываю.

— Что читаешь?

— Да какая разница.

— Но мне интересно.

— Ну, кое-что, тебе бы понравилось.

— Прочитай.

— Что именно?

— Все равно. Что подвернется.

— Вот, нашел: «Надо было влюбиться в тебя, чтобы понять, насколько я посредственный, даже очень плохой человек, достойный только фактом своей любви вдохновить там, наверху, на вечную жертвенность самого Бога».

— Повтори, пожалуйста, я постараюсь понять.

Я повторил.

— Ух, как здорово сказано! И точно. Кто это?

— Не скажу. Точнее, скажу, когда в следующий раз увидимся.

— Ну и юморок у тебя! Говори.

— Нет. Если скажу, перестанешь ломать над этим голову.

— Ага, поняла. Может, ты и прав. Созвонимся, я дам тебе знать, когда закончу с завещанием Томаса. Это так меня утомляет, злит, но некому больше им заняться. Думаю, как закончу, смогу приехать надолго. Смотри, никуда не уезжай.

— Ладно. А если и захочу, то не знаю, в какую сторону податься и что там делать, вечно я везде с самим собой встречаюсь. Или же потеряюсь, — опять начал я умничать. — Кроме того, кот, в отличие от меня, не переносит одиночества.

— Опять твои шуточки! Важно, чтобы ты меня встретил. Обещай.

— Да я когда-нибудь лгал тебе?

— Насколько я знаю, нет. Ну, пока.

— Пока.

Я повесил трубку. Ни разу в жизни я не солгал той, которую называю вымышленным, ненастоящим именем.

А вот про нее так не скажешь. Это ее «пока» может длиться два дня. Или два года. Да сколько угодно, у меня полно времени. Сижу. Жду. Думаю. И мысль ширится, не обрываясь.

Главное, это все, что я могу сегодня рассказать вам о Тамаре.

На этот раз о боли

(по Достоевскому)

М-да, я должен вам кое-что рассказать. Знаю, знаю, есть вещи, которые не поддаются пересказу, но это, смогу или не смогу, — должен. Если остается в душе нечто невысказанное, то оно должно прорваться, хотя бы в виде рассказа.

Все очень просто: ее муж — мой друг. В жизни одномоментно происходит полмиллиона подобных историй, но все помалкивают, делают вид, что ничего не замечают или что с ними ничего подобного никогда не случалось.

Действуют втихомолку.

Что из этого следует? Если вы считаете, что с вами происходит нечто совершенно невероятное, то знайте, именно в это самое мгновение как минимум полмиллиона людей в мире, то есть приблизительно как весь Новый Белград, чувствуют себя точно так же, потому как с ними происходит точь-в-точь то же самое, что и с вами.

Итак, с ее мужем я знаком уже много лет. Давно, очень давно мы учились в одной гимназии. Он был всегда первым, выбивал десять очков из десяти, лучше всех писал сочинения, блистал в математике и логике. Особенно в логике, вот и стал таким рассудительным человеком. И знал то, что я всегда хотел знать, но, вот, не успел выучить, и теперь живу с таким чувством, будто пропустил в жизни что-то очень важное. Да-да, он знал аккорды всех песен Дилана, даже тех, которые сам Боб забыл. Все это происходило в прошлом веке, в те времена, которые останутся в памяти только потому, что, несмотря на все войны, чудесные изобретения и повседневную мерзость, прокладок с крылышками тогда еще не было.

Я был таким же, как все, и отличался только одним — играя в футбол и волейбол, я одинаково хорошо работал и левой, и правой, в зависимости от необходимости, что является прекрасной отправной точкой для развития шизофрении. Писал стихи, подражая Дилану, впрочем, этим занимались и другие.

Итак, что же я хотел? Ах, да! Чуть не забыл. Мои школьные успехи не были блестящими, я так до конца и не понял, зачем мне надо было учиться складывать и умножать десятичные дроби, зазубривать сведения о кольчатых червях и о критике чистого разума и самое главное — зачем надо было в письменных работах пересказывать чужие мысли? И еще, я все время сбегал с уроков логики — на кой она мне сдалась?

Так вот, я и говорю, мы с ее мужем были хорошо знакомы еще в гимназии, так сказать, дружили, довольно много общались. Иногда вместе ходили удить рыбу, а иной раз, зимними вечерами, заходили в плавучий ресторан к Бобану, на стаканчик винца. Бобан был нашим приятелем и соседом, он тоже играл в баскетбол, а теперь держал плавучий ресторан на Дунае. Зимой, когда лед сковывает реку, там особенно приятно, угнездимся в тепле, закажем горячего вина, и если не очень расположены к разговорам, то сидим в тишине и каждый прислушивается к свисту ветра на пустых улицах нашего Нового Белграда…

Но чаще всего мы встречаемся перед школой, где иногда после уроков поджидаем дочерей. Исидора и Милена — ровесницы, учатся они в разных классах, однако дружат, и уже ведут между собой женские доверительные разговоры, хихикают, когда одна что-то нашептывает другой на ухо, и осуждают своих отцов за старомодность. А отцы ради них готовы на все. Знать бы только, что им надо, ибо взгляды девятилетних девиц на жизнь весьма непросты и, честно должен признаться, недоступны моему разуму, не могу припомнить, было ли мне самому когда-нибудь девять лет.

Как-то раз, в минувшее полугодие, вместо моего приятеля перед школой появилась Мария, мама Милены, и мне, грешнику, сразу захотелось переспать с ней. Конечно, я и раньше был с ней знаком, но тогда я впервые понял, кто она, эта Мария, кругленькая, крепенькая, а о маленьких ее ножках скажу позже. А глаза, глаза у нее были такие, что в них можно утонуть. Маленькая и какая-то беззащитная, всем своим видом будто показывает, что ее необходимо немедленно обнять. Может, я и преувеличиваю, а может, моя первая мысль была совершенно естественной: увидишь ее и тут же возжелаешь, м-да, какие только мысли нам в голову ни приходят, мы ведь не можем управлять ими, да и понять причины их появления нам не дано. Я думаю, что нет ничего страшного, когда иной раз какая-нибудь безумная картина, нечто невероятное промелькнет в нашей сумасбродной голове. По сравнению со всем окружающим кошмаром желание поиметь жену своего приятеля, или даже друга, не такой уж и страшный грех. Так я поначалу и подумал, говорю вам, можно запросто представить себе по меньшей мере полмиллиона таких случаев, но, понимаете ли, все переворачивается с ног на голову, когда что-то подобное начинает происходить с вами, когда оно касается непосредственно вас самих.

Вот как сейчас меня.

Кроме того, все ужасное и безумное может каким-то образом стать невероятно привлекательным, особенно если это не особенно больно.

Да, мы не в состоянии ни понять самих себя, ни управлять течением своих мыслей, даже если мы учились на Далай-ламу. Не говоря уж о страсти. Мы выходим за свои внутренние рамки, никто не в состоянии ограничить собственное «я», мы всегда хотим быть какими-то иными, скажем… Скажем, в то мгновение мне захотелось стать моим приятелем, и не потому, что он идеален, и не потому, что знает все песни Дилана, но потому, что обладает идеальной женщиной, Марией. Сначала мне показалось достаточным просто смотреть на нее, но секунду спустя я ее возжелал, и потом…