Книга Семейные драмы российских монархов - Александр Музафаров

В реальности же всё было гораздо сложнее. Остановимся на некоторых ключевых моментах отношений матери и сына.

Почему младенец был изъят у матери сразу же после родов? Екатерина в своих «Записках» описывает этот момент драматически: «Только что спеленали его, явился по приказанию Императрицы духовник её и нарёк ребёнку имя Павла, после чего Императрица тотчас велела бабушке взять его и нести за собою; а я осталась на родильной постеле». С тех пор мать видела сына весьма редко. Решение Елизаветы было вызвано тремя причинами.

Во-первых, только что родившийся младенец становился важнейшим династическим и политическим ресурсом, и вопрос о контроле над ним решал многое. Останься Павел с родителями — это значительно усилило бы их политический вес. Контроль над ним со стороны императрицы усиливал её позиции, она обретала свободу манёвра в вопросе выбора наследника.

Во-вторых, для императрицы и её окружения не были секретом мировоззренческие взгляды и принципы Екатерины Алексеевны. Как уже упоминалось выше, их не разделяли ни супруг, ни государыня. Поэтому великой княгине попросту не доверяли воспитание сына, что было для неё особенно оскорбительно.

В-третьих, педагогические представления XVIII–XIX веков подразумевали определённую дистанцию между матерью и ребёнком. Так, женщины благородного сословия никогда не кормили детей грудью сами. Считалось, что связь между матерью и ребёнком должна быть в первую очередь социальной, а не биологической. Поэтому такое удаление матери от ребёнка воспринималось современниками как норма, хотя и несколько более строгая, чем обычно.

Воспитание Павла Петровича императрица поручила Никите Ивановичу Панину, и, что удивительно, ни Пётр III, ни Екатерина II, сменившие её на престоле, не переменили этого решения.

Политические взгляды наследника оказались далеки как от отцовских, так и от материнских. В отличие от Петра Фёдоровича («немца на русской службе»), Павел Петрович воспринимал себя исключительно русским человеком и очень хорошо чувствовал свою связь со своей страной и её народом. Если Пётр Фёдорович хотел бежать из России в родной Киль, то его сын рассматривал возможность бегства на Урал, к казакам, «которые не выдадут».

Если мать видела свою миссию в воплощении в жизнь идеалов Просвещения, то для Павла все идеологические концепты были вторичны. Если Екатерина полагала, что «пушки не могут воевать с идеями», то её сын считал, что идеи недолго проживут без авторов, вполне уязвимых для картечи.

Однако при этом разные политические и житейские взгляды матери и сына не мешали им поддерживать если не хорошие, то доверительные отношения, что наглядно показывает переписка Екатерины и Павла. Сын делится с матерью не только наблюдениями, но и открывает ей некоторые свои мысли и сердечные планы. Несколько раз за время правления Екатерины составлялся заговор с целью вернуть престол законному наследнику — Павлу Петровичу, и всякий раз великий князь отказывался получать власть подобным образом, более того, сообщал о таких предложениях матери.

Наглядным примером характера отношений матери и сына являются обе женитьбы Павла. В отличие от своих предшественников на троне, Екатерина очень тактично подошла к вопросу выбора невесты для наследника престола. С одной стороны, императрица полностью контролировала ситуацию, с другой — предоставила возможность сыну самому сделать свой выбор. После сложных дипломатических переговоров 6 июня 1773 года в Россию прибыла ландграфиня Гессен-Дармштадтская Каролина в сопровождении трёх дочерей — принцесс Амалии, Вильгельмины и Луизы. Государыня предоставила сыну полную свободу выбора — он мог выбрать одну из трёх принцесс или отвергнуть их всех. Цесаревич с первой же встречи пылко полюбил принцессу Вильгельмину, которая и стала его супругой под именем Натальи Алексеевны.

Увы, через три года великая княгиня скончалась при родах. Для знакомства с новой невестой Екатерина позволила Павлу совершить заграничный вояж и посетить двор своего кумира — Фридриха Великого. Именно в Берлине цесаревич сделал предложение вюртембергской принцессе Софии-Доротее, которая получила в крещении имя Марии Фёдоровны.

Именно этот счастливый брак и способствовал заметному ухудшению отношений между сыном и матерью. И главным поводом к этому стали не политические причины, а семейные — после рождения у великокняжеской четы старших сыновей Александра и Константина Екатерина решительно взяла их воспитание в свои руки.

Императрицей двигал как политический расчёт, так и желание показать всем и вся, что она тоже умеет воспитывать детей и сделает это лучше, чем воспитатели её сына. При этом, в отличие от Елизаветы Петровны, Екатерина не стала полностью изолировать детей от родителей. Она просто не позволила последним вмешиваться в вопросы воспитания. Обычный конфликт между родителями и бабушкой о воспитании внуков разрешился в пользу коронованной бабушки. Н.К. Шильдер так описывает начало семейного конфликта: «Молодым великим князьям предстояло вырастать под двойственным влиянием, пагубно отражавшимся на характере и мировоззрении каждого из них; детей должны были сбить с толку противоречивые между собой требования, предъявлявшиеся как со стороны бабушки, так и со стороны родителей. Екатерина пребывала в убеждении, что родители портят детей, а родители в свою очередь находили, что бабушка балует их и берётся за дело воспитания не так, как бы следовало. Подобная обстановка должна была окончательно разрушить установившийся было семейный мир».

Другой причиной, осложнившей отношения Павла и Екатерины, стала французская революция. При этом удивительно, но именно наследник первым осознал глобальный характер этого события. Императрица увидела в нём лишь возможность отвлечь внимание западных соседей от реализации собственных планов. «У меня много предприятий неоконченных, и надобно, чтобы они (западные державы) были заняты и мне не мешали», — говорила Екатерина своему секретарю.

Павел, напротив, сразу же увидел в революции явление, таящее всемирную опасность, разрушение традиционного миропорядка. Цесаревич понимал, что если не потушить очаг революции непосредственно на месте возгорания, то он очень быстро может поджечь всю Европу.

С другой стороны, для Екатерины, как и для многих сторонников философии Просвещения, французская революция стала своего рода крушением идеалов — слишком уж очевидна была связь между построениями просветителей и действиями революционеров. Императрица, которая с юности стремилась претворить идеи просветителей в жизнь, была в шоке. «Французские философы, которых считают подготовителями революции, ошиблись в одном, — писала она немецкому философу Гримму в декабре 1793 года, — в своих проповедях они обращались к людям, предполагая в них доброе сердце, а вместо того учением их воспользовались прокуроры, адвокаты и разные негодяи, чтоб под покровом этого учения совершать самые ужасные преступления, на какие только способны отвратительнейшие злодеи».

Ход событий подтвердил правоту наследника — революционное правительство, стремясь решить свои внутренние проблемы, а также «освободить другие народы от ига тиранов», 20 апреля 1792 года объявило войну Священной Римской империи и её союзникам — Пруссии, Испании, Сардинии и Неаполитанскому королевству. Вскоре после казни короля Людовика XVI (1 февраля 1793 года) республика объявила войну Голландии и Великобритании. Её армии, набранные из социальных низов, а потому отличавшиеся особой склонностью к грабежам и насилиям, вторглись на территории мирных европейских стран.