Книга Нерон - Игорь Князький
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дион Кассий:
«Весь город охватило необычайное смятение, люди метались туда и сюда как безумные. Некоторые пытались помочь друзьям, хотя и опасались, что тем временем вспыхнет их собственный дом. Другие еще не осознали до конца, что они находятся в опасности и что все гибнет. Те, кто находились внутри домов, устремились в узкие переулки, надеясь найти убежище снаружи; другие, наоборот, искали себе спасения в зданиях. Дети, женщины, мужчины, старики — все кричали и плакали. Из-за дыма и воплей ничего нельзя было ни увидеть, ни понять. Кто-то оставался там, где он находился, — онемевший и отупевший от страха. Многие из тех, кто спасал свое добро или грабил имущество других, устремились друг за другом и валились на землю под тяжестью узлов. Невозможно было двигаться вперед и вместе с тем невозможно было оставаться на месте, потому что все толкали и всех толкали, одни опрокидывали других и тут же были сбиваемы с ног сами. Многие задохнулись, затоптанные другими. И спастись было невозможно, потому что тот, кто избежал одной опасности, немедленно встречал другую — смертельную».[172]
Светоний в своем описании великого пожара Рима сделал упор на виновность в происшедшем Нерона:
«…И к народу, и к самым стенам отечества он не ведал жалости. Когда кто-то сказал в разговоре: «Когда умру, пускай земля огнем горит!» «Нет, — прервал его Нерон, — пока живу!» И этого он достиг. Словно ему претили безобразные старые дома и узкие кривые переулки, он поджег Рим настолько открыто, что многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не осмеливались их трогать; а житницы, стоявшие поблизости от Золотого дворца и, по мнению Нерона, отнимавшие у него слишком много места, были как будто сначала разрушены военными машинами, а потом подожжены, потому что стены их были из камня. Шесть дней и семь ночей свирепствовало бедствие, а народ искал убежище в каменных памятниках и склепах. Кроме бесчисленных жилых построек, горели дома древних полководцев, еще украшенные вражеской добычей, горели храмы богов, возведенные и освященные в годы царей, а потом — пунических и галльских войн, горело все достойное и памятное, что сохранилось от древних времен. На этот пожар он смотрел с Меценатовой башни, наслаждаясь, по его словам, великолепным пламенем, и в театральном одеянии пел «Крушение Трои». Но и здесь не упустил он случая для добычи и поживы: объявив, что обломки и трупы будут сожжены за государственный счет, он не подпускал людей к остаткам их имущества; а приношения от провинций и частных лиц он не только принимал, но и требовал, вконец исчерпывая их средства».[173]
В упоминавшейся трагедии «Октавия», написанной скорее всего лет через двадцать — тридцать после происшедших событий, Нерон также уверенно называется виновником страшного пожара Рима.
Если современники великого пожара и писавшие о нем историки эпохи Римской империи не питали каких-либо сомнений в причастности Нерона к трагедии Вечного города, то исследователи времен позднейших, по сути, единодушно в невиновности Нерона не сомневаются.[174]
Убежденность самих римлян в преступности правящего принцепса основывалась, прежде всего, на потрясшем всех известии, что во время ужасного бедствия, когда столица империи пылала и в огне погибали не только бесценные исторические памятники, сокровища, жилища и добро горожан, но и тысячи людей, цезарь, вырядившись в театральный наряд, пел о погибели Трои! Столь нелепое и противоестественное для нормального очевидца страшного бедствия поведение не могло не поспособствовать появлению соответствующего слуха: поджег Рим, чтобы, любуясь, исполнить дурацкую песнь собственного сочинения! Что ж, «как аукнется, так и откликнется» или «каков привет, таков и ответ». Подобным образом люди мыслили во всех странах во все эпохи.
А уж когда убийственный слух широко распространился — в потрясенном бедствием народе прежде всего распространяются любые, даже самые удивительные слухи, — многие вспомнили, что какие-то люди вроде как мешали тушить пожар, а когда он все-таки начал стихать, то возобновился вновь близ дома Тигеллина, любимца Нерона. Кому же, как не ему, исполнять безумные прихоти безумного цезаря?
Конечно, вид пылающего города легко мог вызвать невольное сравнение его с гибнущей в огне Троей. В Риме хорошо знали и греческую «Илиаду», и свою римскую «Энеиду». Наиболее образованные люди приводили исторический пример, когда один из знаменитейших римлян, глядя на горящий перед ним громадный город, вспомнил трагическую участь града Приама: это был славный Публий Корнелий Сципион Эмилиан, под чьим командованием римские легионы овладели, наконец, Карфагеном, победоносно завершив Третью Пуническую войну и почти стодвадцатилетнее противостояние двух великих держав. Преданный огню согласно постановлению римского сената Карфаген вызвал у Сципиона не чувство торжества, но скорбь и верные мысли о бренности всех держав, долго упивавшихся ранее своим могуществом. Не делал римский полководец здесь исключения и для своего отечества…
«Говорят, Сципион при виде окончательной гибели города заплакал и громко выразил жалость к неприятелю. Долго стоял он в раздумье о том, что города, народы, целые царства, подобно отдельным людям, неизбежно испытывают превратности судьбы, что жертвою ее пали: Илион, славный некогда город, царства ассирийское, мидийское и еще более могущественное персидское, наконец, так недавно и ярко блиставшее македонское царство. Потом намеренно или невольно, потому что слово само сорвалось с языка, Сципион воскликнул:
Когда Полибий, который был также и наставником его, прямо спросил Сципиона, как понимать его слова, тот, говорят, не постеснялся сказать откровенно, что боится за отечество при мысли о бренности всего человеческого».[175]
Нерона подобные высокие мысли не могли обуревать. Будучи способен на глубокую скорбь, если она его самого касалась, скорбеть по поводу чужих бедствий он не был особенно склонен. Давно он уже не был тем мальчиком, что плакал, увидев гибель возницы в цирке. Мысль о том, что в огне сейчас гибнут люди, что бедой охвачен почти весь миллионный город, не пришла ему как-то в голову. Но пришла мысль иная: ни один артист не пел еще и навряд ли когда-либо споет на таком подлинно потрясающем фоне! Петь о пожаре Трои на фоне пылающего города, равного сотне городов Приама, — величайшее счастье для подлинно великого артиста! Такое удалось только Нерону, и когда еще появится, если появится вообще, певец, который споет о погибающей в огне Трое при такой декорации?
