Книга Глиняный колосс - Станислав Смакотин

Вопрос застает конкретно врасплох. Чем? Обмундированием, естественно! Походкой, личным оружием, что там еще?.. Но в ответ на мои предположения генерал сурово вертит головой: нет, мол, и все! Доведенный своими умозаключениями до стыдливого ответа «лошадь», я лишь вызываю улыбку на лице Павла Ивановича.

Устав от моего бессилия, тот медленно проговаривает, нагибаясь ко мне:

— Кавалерист от пехотного отличается тем, господин поручик, что… — Выдерживает театральную паузу, пристально глядя в глаза. — Офицер пехоты всегда иссиня выбрит и слегка пьян, господин Смирнов. А офицер кавалерии… — Не в силах сдержаться, он все же широко улыбается: — У того все наоборот! Мотайте на ус!.. — И, пришпоривая коня, довольный, уносится прочь.

Что тут скажешь?..

Грохот канонады впервые зазвучал к концу второго дня отступления. Когда отряд находился на линии городка Кайюань.

— Слышите, господа? — осаживает Мищенко коня. — Если это не отдаленная гроза, чего по погоде совсем не скажешь, то… — Генерал протягивает руку, в которую адъютант быстро вкладывает карту. — То верст через двадцать начинается линия фронта, не так ли? Как думаете, Николай Николаевич? — обращается он к Баратову.

— Э, ваше превосходительство… — Низенький кавказец скоро подъезжает к генералу. Лошадка у того тоже не из самых высоких, отчего две фигуры поразительно начинают напоминать мне Дон Кихота с оруженосцем. Особенно Баратов — последнего. — Думаю, на линии Вэйпумыня… — глубокомысленно заглядывает он в карту, привставая в стременах.

— Я того же мнения… Что ж, неплохо продвинулись за три дня! «Язык» ведь тоже сообщал, что наши активно наступают?

Последний день в отряде только и разговоров было, что о пленном японском унтере. Со слов вражины, русская армия действительно форсированно движется вперед, прорвав линию обороны и с ходу беря деревню за деревней. От него же узнали, что нападение на Телин Деникина также явилось полной неожиданностью. Повреждения путей и взорванный мост — неплохие трофеи.

— Давайте-ка, Николай Николаевич, готовьте казачью сотню к линии фронта… В донесении напишете, что выйдем мы, к примеру, вот тут… — задумчиво ведет он по карте пальцем, останавливая на какой-то точке. — В районе деревушки Кедягоу… Пусть не примут за чужих ненароком. Полагаю, придем ночью, потому — условный сигнал: три красные ракеты через пятиминутные промежутки. Свежих лошадей хлопцам, не забудьте!

— Слушаюсь, ваше превосходительство! — Санчо Панса с кавказским акцентом бодро дает шенкелей лошадиному ослику. То бишь приземистой монгольской лошадке.

Грохот отодвигающегося окошка, в которое знакомая мордочка просовывает новую порцию дымящегося рагу. Ага, не забыл все же? Да не бойся ты, болезный, солдат ребенка не обидит!

На сей раз я веду себя вполне смирно: бодро вскакиваю, принимаю в руки тарелку. Что там? Я не спец, но напоминает кроличье. Есть можно, судя по запаху. Спецпаек и все дела, видимо. Явно же не всех арестованных подобными изысками кормят, пусть даже и в царской России. Чего? Ах, отдать тебе ту, что на полу? А ху-ху не хо-хо? Просишь? А че молча опять, язык проглотил? Ладно, живи и забирай, пока я добрый. На!..

— …И тряпку принеси хоть какую, слышь? Жандарм!..

Я хочу добавить еще «хренов», а то и на порядок грубей, но в последний момент сдерживаюсь. И так сойдет, пожалуй. Достаточно того, что этот гвардейчик делает, что скажу. Итак…

Жадно уплетая добротно приготовленное блюдо, я вновь возвращаюсь к событиям последнего дня. А точнее, раннего утра.

Пересекли линию фронта глубокой ночью, еще за несколько верст до нее начав подавать условный сигнал. Случайность то либо глубокая российская традиция, но, несмотря на все выпущенные ракеты и посланную передовую сотню, отряд был встречен шквальным ружейным огнем. Россия, здравствуй!..

— Лично расстреляю… — сквозь зубы бормочет Мищенко, принимая донесения об убитых и раненых в авангарде. — Перед строем, без суда и разбирательства… Еще ракет! — Оборачиваясь назад, кричит: — Давать одну за одной!.. Подряд!!! Хоть все выпускайте!

Наконец огонь стих. То ли благодаря ракетам, а то ли — коллективному русскому мату, слышимому наверняка за много-много верст вокруг. Если перевести посыл на более культурный язык, так сказать, то звучал бы он приблизительно так: «…Не будут ли любезны русские передовые части, причем наши коллеги, прекратить огонь по своим, коллегам уже вашим!.. Да, мы очень все любим вашу общую маму, дорогие наши русские собратья, чтоб вас!..»

Смешного тем не менее было мало: только при переходе через линию фронта близ Кедягоу отряд Павла Ивановича потерял десяток бойцов. Погибшими от дружественного огня… Общие же потери убитыми, умершими от ран и пропавшими без вести составили больше восьмисот душ… Не считая полутора тысяч раненых в медицинских обозах. Где каждый божий день происходило несколько десятков смертей. Царствие небесное этим воинам…

Короткий ночной бивак на нашей территории, отдых лошадям, и вновь я на Жанне. Теперь в составе одной-единственной сотни, во главе с Павлом Ивановичем. Докладывать Линевичу об итогах операции тот вызвался самолично, несмотря на бурные протесты всех, включая меня.

— Господа, нет! Рейд спланирован лично мной, и сообщать о его результатах — тоже мне. Вопрос закрыт, господа. Так надо!

Показалось мне или нет, но при этих словах Мищенко едва заметно улыбнулся. Глядя мне в глаза. Это как-то связано с рассказом о будущем? Тема эта с момента его ранения не поднималась в разговорах ни разу. Лишь изредка я ловил на себе его задумчивый, странный взгляд.

За три дня наступления русские войска преодолели больше тридцати верст. Прорвав и оставив позади оборонительные позиции японской армии. Всего-то требовалось, что только начать! Коротко пообщавшись ночью с офицерами части, на которую мы вышли, я сделал для себя единственный утешительный вывод: наступление проходит легко — гораздо легче, чем ожидалось. Японцы отходят, стараясь не вступать в активные столкновения. Ловушка это либо действительно нехватка сил — все только гадают, пожимая плечами. Но раз хорошо горит, и тушить огонь не стоит. Слова штабс-капитана в годах, с которым курил перед сном у палатки. Уже уходя, правда, и прощаясь со мной, тот произнес загадочную фразу, явно из охотничьего фольклора. Дословно не вспомню, но прозвучало что-то вроде: «Матерую лису хитростям не учить, господин поручик. Сама научит кого хочешь. Так-то! Бывайте!..»

Ранним утром наконец мы вышли к станции Вейпумынь. Нынешняя ставка командующего здесь, и впервые за долгое время я начал испытывать полное удовлетворение. Чувство, знакомое любому перфекционисту, хоть таковым я и не являюсь: ну, когда тому удалось сложить идеальный домик из спичек. Либо в тарелке супа плавающие овощи размещены правильным квадратом… Шерсть у кота стоит дыбом идеально ровно, в конце концов с промежутками ровно в миллиметр по всему телу! Бред, но перфекционист меня поймет наверняка. И было отчего поймать уверенность: по дороге в ставку мне все же удалось перекинуться с Мищенко несколькими словами наедине.