Книга В окопах. 1916 год. Хроника одного полка - Евгений Анташкевич

* * *

Когда всё затихло, Сашка отвалил от себя немца и вытащил у него из-за голенища отличный ножик с не очень длинным лезвием и очень удобной рукояткой из настоящей козьей ножки с настоящим копытцем. Обил сургуч, пробка сидела крепко, вынуть её без штопора было никак. Сашка стал вырезать пробку из горлышка, а потом просто продавил и задумался. На нём была его собственная фляжка с водой, выливать было жалко, на немце тоже была фляжка, Сашка дотянулся, разрезал ремень, и фляжка оказалась в руках, в ней булькал шнапс. Выливать воду из своей фляжки очень не хотелось, потому что потом её, воду, было неоткуда взять, и Сашка стал оглядываться. Однако бутылка была открыта, дело было сделано, из горлышка пахло хорошим спиртным, но Сашка знал, что если выпить, то потом захочется пить, значит, надо будет свою воду тратить… «Чёрт с ним, – решил он. – Выпью, когда спасусь! Если останется!» Он поднялся на здоровой ноге, спустил штаны и исподнее, налил в ладонь рому и стал вытирать вокруг раны на входе и на выходе. Стало так больно, что на мгновение помутилось сознание, и он еле устоял на одной ноге. Потом он крепко сжал зубы и полил ромом саму рану и на входе и на выходе. Думая о боли, даже зажмурился, но было уже не так больно. Перевязал, посмотрел на свет – в бутылке рому почти не уменьшилось, он не заметил расхода. Он так и стоял с забинтованной ногой, со спущенными штанами, держа открытую бутылку в одной руке и балансируя другой, и что-то услышал, что, пока не понял. Он застыл.

Солнце светило в макушку. От земли, от песка на дне траншеи и от песчаных стенок исходил пар, его не было видно, но по тому, как дышал воздух, было понятно, что земля прогрелась, парит и пески выдыхают влагу, которой напитались из прошедших обильных дождей. Но он услышал не шевеление воздуха, не это. Он поставил бутылку на песок, чуток надавил и проверил, крепко ли стоит, натянул штаны, подпоясался и только когда почувствовал себя уверенно, стал прислушиваться.

– И́льфе… – вдруг услышал он слева и посмотрел. Из-за осы́павшейся стенки торчали немецкие сапоги – два, и вдруг стал один. Боковым зрением он видел только что два сапога, а теперь видит один. Он видел этого немца, тот лежал мёртвый и спокойный, а вот теперь немец оказался неспокойный, двигающий ногами в сапогах и очнувшийся, как полчаса назад сам Сашка. По траншее можно был уйти вправо очень далеко, как, впрочем, и влево, траншея была длинная, во всю линию фронта, но Сашка об этом даже не подумал. Рядом с уже знакомым ему убитым немцем лежала его немецкая винтовка. Сашка поднял и опёрся, теперь можно было доковылять.

Недобитый немец лежал на спине и смотрел на появившегося с винтовкой в виде костыля Сашку. По тому, как немец был бледен, Сашка догадался, что тот ранен так, что не опасен, и Сашка стал его разглядывать. И увидел, что в том же месте, где была его рана, то есть правая нога выше колена, торчит обломанный штык, и сразу понял, что штык попал в кость, крепко застрял, так крепко, что обломился, и сейчас немец, скорее всего, чувствует очень сильную боль, а скорее всего, очень-очень сильную.

Сашка вернулся, взял бутылку, подволок немца за плечи к песчаной стенке, прислонил и, преодолевая боль в собственной ноге, присел с бутылкой возле немца. Немец на него косил глаза, скрипел зубами, но молчал.

– Пей, как тебя, Ганс, Фриц? – сказал Сашка и стал подмеряться, как поднести бутылку ко рту немца так, чтобы тот не захлебнулся, но и не пролил, и подумал, что, скорее всего, это Ганс, потому что Фриц лежит там, это его бутылка.

– Стани́слав, – тихо, почти не шевеля губами, произнёс этот… как его… Стани́слав?

Сашка удивился, среди немчуры Станиславов он не помнил.

– Стани́слав? – переспросил он.

– Стани́слав Катчинский, я не немец, я по́ляк… я из мяста Познань.

Сашка знал, где По́знань, по-немецки – По́зен, и стал думать об этом, и не заметил, что Стани́слав впился глазами в бутылку.

– То бутла пана Мачульскего… – еле слышно сказал он.

Сашкина рожа сама по себе разъехалась от удивления.

– Какого Мачульского?

– Пан Мачульский… жо́лнеж, мой со́нсяд по мясту По́знань… наша пу́лку бы́ло едэн плуто́н на батальон по́ляки…

Сашка посмотрел на бутылку, и ему захотелось её куда-то деть, но он себя остановил, он же не распивать её сюда принёс и не украл.

– Пана Мачульскего имья, як меня, Стани́слав…

«Был пан Мачульский!» – подумал Сашка.

– Он ма́ртвы?

Сашка кивнул, но вдруг ощутил, что больше не может говорить с этим странным поляком в немецкой военной форме и обломком русского штыка в кости.

– Ладно, хорош болтать. – Он напустил на себя суровость. – Давай пей, я вытащу этого… – Он показал на штык.

Стани́слав, или как там его, взялся за бутылку, но его рука соскользнула без сил.

– Подставь губу, – сказал Сашка и выпятил, отклячил свою нижнюю губу, демонстрируя, как надо. Видно, рожа у него получалась смешная, и поляк заулыбался. – Чё лыбишься, щас от боли помирать будешь, давай губу…

Поляк приготовился глотать, и Сашка поднёс к его рту горлышко.

– Пей много… сколько сможешь…

С горем пополам поляк выпил несколько глотков и показал рукой на карман на френче. Сашка догадался и вытащил пачку помятых, но целых сигарет, у убитых немцев они такие давно находили, удобные, но табачок – дрянь. Сашка достал зажигалку, они закурили и сразу об этом пожалели, потому что на немецкой стороне тукнуло подряд четыре раза. Мины разорвались две на бруствере, две в траншее, но далеко и за отвалом песка, за которым лежал Станислав. Всё обошлось, и они стали разгонять руками дым.

– Шви́ньи, па́лечь не дали! – вымолвил Стани́слав и попросил бутылку, он немного окреп.

– Ну, всё, хорош, а то всю выхлебаешь, и протереть рану будет нечем…

– А ниц не тшеба… – Стани́слав поводил рукой, как будто что-то протирает или от чего-то отказывается. – Вкротце бендже газо́ва атака, здохнем як псы…

Сашка сначала не понял и растерялся, потом до него дошло про «газо́ву атаку», дошло, что «вкротце» – значит атака «вот-вот», и про то, что «здохнем як псы». От этого внутри как будто бы всё обвалилось, но он почему-то решил не переспрашивать, хотя бы потому, что ещё неизвестно, будет атака или нет, неизвестно, куда ветер подует… и он стал подстраиваться к поляку так, чтобы ему с его раненой ногой самому было удобно взяться за обломок штыка, и одновременно поглядывал на траву, стоявшую на краю траншеи. Поляк увидел его приготовления и стал показывать рукой, чтобы Сашка посмотрел.

– Ром не му́ши лячь… ром бе́нджем пичь, а лячь есть шна́пса, чистый, ту… – И он показал на свой поясной ремень.

«И правда, зачем добро переводить?» – мысленно согласился Сашка с мнением поляка не тратить ром, кивнул и взял протянутую фляжку.