Книга Любовь гика - Кэтрин Данн

– Многие сразу решают, что я лесбиянка. Нет. Секс мне не нужен вообще. Нет интереса и склонности. Никогда этим не занималась. Впрочем, я понимаю, почему произвожу подобное впечатление. Меня это не беспокоит.

На экране возникает картинка: женщина, склонившаяся над пультом ЭВМ. Она, кажется, не замечает, что ее снимают. Нажимает какие-то кнопки на пульте, потом берет микрофон и в него говорит. Оборачивается к камере. Теперь я вижу ее лицо. Она смотрит сквозь меня. Ее лицо покрывают плотные складки рубцовой ткани, один глаз наполовину зарос гладкой кожей. Одна сторона рта напоминает искривленный разрез. Когда она снова склоняется над пультом, я замечаю, что у нее нет ресниц и бровей. Ее короткие темные локоны – не свои волосы, а парик.

– Это Линда, – поясняет мисс Лик. – Я училась с ней в школе. Она была очень хорошенькой. Семья не богатая, но и не бедная. Милая девочка. Мисс Популярность. Вертела жезлом в школьном оркестре. Бегала на свидания. С седьмого класса являлась капитаном команды болельщиц на школьных спортивных соревнованиях. Училась средне. Мальчишки за ней увивались. Она была старшей из пятерых детей. Обожала своих младших братьев и сестер. Была королевой всех праздников и балов. В школе мы не дружили. Вообще не общались. И вот зимой ее родители ушли в гости, а она осталась присматривать за младшими. Они все сидели в пижамах у камина в гостиной. Жарили на огне пастилу и рассказывали страшные истории. Я часто задумывалась об этом, представляла эту сцену. У Линды были длинные волосы, ниже талии. Они все выкупались перед сном, она сидела, причесывалась и развлекала младших.

Женщина на экране тянет руку к бумаге, выползающей из машины. Целая простыня перфорированной бумаги, густо покрытой печатными знаками. Женщина быстро просматривает распечатку, сгибает лист несколько раз и кладет перед собой.

– Линда увлекалась шитьем. Она сама сшила ночные рубашки себе и сестрам, а братьям – пижамы. Конечно, она не подумала об огнеупорной ткани. Она была совсем юной. Ей даже в голову не пришло. И мать тоже не проследила.

Женщина на экране отодвигает стул и встает. Берет распечатки, поворачивается спиной к камере и, прихрамывая, уходит.

– В общем, случился пожар. Искра попала на одежду кого-то из младших. Загорелось мгновенно. Ребенка Линда спасла, но загорелась сама. Выбежала из дома, чтобы не поджечь кого-нибудь еще. Представляю, как это было. Вспыхнула, словно факел. Длинная ночная рубашка, длинный халат, длинные волосы. Она потом долго лежала в больнице. Перенесла многочисленные пересадки кожи. На ней практически не было живого места. От пластических операций отказалась. Дорого. Линда чувствовала себя виноватой. Родителям надо было поставить на ноги еще четверых. Сказала, что сделает пластику позднее, когда сама на нее заработает. Родители уговаривали ее, но она не согласилась. Вернулась в школу вся в шрамах. Вы сами видели, какой она стала. Линда изменилась. Стала совершенно другим человеком. Все прежние увлечения и интересы исчезли. Друзья пытались вести себя вежливо, но она их пугала. Всех поклонников как ветром сдуло. Но ее это не волновало. Было любопытно за ней наблюдать, за ее переменами. Похоже, Линда все решила еще в больнице. Переосмыслила свою жизнь. Всерьез взялась за учебу. Стала много читать. Поняла, что теперь, за отсутствием красоты, состоятельного мужчину не подцепишь, и та жизнь, которая ей рисовалась, уже недоступна. Но она не сдалась. Добилась всего сама, своим умом. Я ею восхищаюсь, честное слово. Мы подружились. Общаемся до сих пор. Она химик-технолог. Проводила какое-то новаторское исследование. Получила международную премию. Линда постоянно мне говорит, что тот пожар – самое лучшее из всего, что с ней могло произойти.

Камера снимает пустую комнату с ЭВМ. Потом кадр сменяется. Кабинет. Женщина в парике сидит за столом лицом к камере. Сравнивает новую распечатку с другими, лежащими на столе. Морщит лоб, но только с одной стороны. Затем мы переносимся в кухню. Та же самая женщина, но не в белом лабораторном халате, а в мешковатом свитере и джинсах, открывает микроволновку и достает пластиковый поднос с несколькими отделениями, такой же, как те, что лежат в морозилке мисс Лик.

Запись заканчивается, экран покрывается серой рябью.

– Это неудивительно, если подумать о прецедентах, – произносит мисс Лик. – Калеки-художники и все в таком роде. Помните артурианцев? Прямо поветрие было во всей стране.

Мое застывшее лицо ее не настораживает. Она продолжает:

– То же самое, по сути. Потом все это быстро свернули, поскольку конец был печальный, но после пожара, изменившего Линду, прошло не так много времени, и я увидела связь. Я сама сбежала бы с тем цирком, если бы отец мог управиться с бизнесом без моей помощи. Вы помните Артуро?

Я киваю, но не чувствую собственного лица. Может, я улыбаюсь? Неужели она все знает? Мисс Лик шевелит пальцами, ждет ответа.

– Как вы к нему относились, к Артуро?

Во рту у меня пересохло, горло свело болезненной судорогой. Голос выходит наружу, как ржавая цепь:

– Я любила его.

Она в полном восторге:

– Ха! Я так и думала. Вам же тоже хотелось туда? Хотелось упасть на хвост этой кометы, а?

Я обреченно киваю.

– Вы никуда не торопитесь? Я отвезу вас домой. Хочу показать вам еще одну запись.

Я отрываю взгляд от пустого экрана. Мисс Лик перебирает диски на полке. Она покажет мне все свои тайны. Я тянусь за бутылкой виски. Коричневая жидкость льется в бокал и доходит до самого края, я едва успеваю остановить руку. Осторожно ставлю бутылку на место. Два глубоких вдоха. Я уже не различаю, где виски, где страх. Бокал мисс Лик пуст. Я отливаю в него три четверти виски из своего переполненного бокала.

– А, спасибо. Смотрите…

Она тянется за бокалом. Я гляжу на экран.

На экране несутся машины – окна, дверные ручки – смазанная картинка. Затем размытое изображение фокусируется. Мы стоим напротив типового многоквартирного дома явно в не самом благополучном районе. У ржавых кованых ворот навалены пакеты с мусором, компания детишек ошивается у подъезда. Какой-то мужчина проходит мимо, шатается на ходу, размахивает руками, разговаривает сам с собой. Камера наезжает на крыльцо и дает крупный план парня и девушки, сидящих на нижней ступеньке. Девушка опирается спиной о перила, выпятив грудь в сторону прыщавого парня с сигаретой в зубах. Он пытается изображать безразличие и усталость от жизни. У девушки черные волосы, уложенные над ушами замысловатыми кольцами. Ее лицо – византийская мечта. Она поджимает губы и выдыхает колечко дыма прямо в лицо парня. Щурится в вызывающей полуулыбке.

– Это Карина. Наполовину черная, наполовину итальянка. Из неимущих. Отребье как оно есть. Но одаренная. Отец ушел из семьи, когда ей было пять лет. Мать, алкоголичка, живущая на пособие по безработице, торгует собой на панели. Дает за гроши любому, кто на нее польстится. Старым хрычам, которым уже безразлично, где и с кем, или местным пропойцам, набравшимся до состояния, когда любая кикимора будет казаться красоткой. В основном берет в рот. С тех пор, как потеряла последние зубы. Поначалу она еще как-то держалась, но вскоре пошла вразнос, за пару лет до того, как был снят этот фильм. Похоже, Карина идет по маменькиным стопам!