Книга Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова - Е. Бурденков

В то голодное время нас кормила АРА[134] – американцы. Один раз ко мне заехал их представитель, молодой фабрикант из Нью-Йорка, с переводчиком из наших «бывших». Явился проверить, как мы кормим голодающих американскими продуктами. Дал я ему провожатого, и он поехал по сельским столовым, и там в присутствии председателя уездного исполкома в кровь избил своего переводчика за какую-то провинность. В 1923 году приехали уже двое проверяющих, тоже фабриканты. Эти ликвидировали свои базы и потребовали созвать граждан Сарапула. Мы собрали народ в клубе. Представитель АРА начал восхвалять отзывчивость и гуманность американцев, а председатель местного профсоюза, не стерпев, заговорил о том, как они на черном рынке скупали по дешевке золото и драгоценности и отправляли к себе в Америку. Словом, приезжали не кормить голодающих, а спекулировать. Что тут началось! Американцы ругались, грозились пожаловаться самому Ленину. Но мы их напоили коньячком, да так, что до пролетки их пришлось нести уже на руках. На это они из-за своего сухого закона были падки. В общем, никто, видимо, на нас так и не пожаловался.

Из-за голода зима 1921–1922 г. выдалась особенно тяжелой. В Сарапул толпами валили голодающие крестьяне – татары, башкиры, чуваши, черемисы, русские – многие тут же попадали в больницу или умирали прямо на улице. У нас была специальная подвода с большим ящиком, возница по утрам собирал трупы и увозил их на кладбище. Было несколько случаев холеры, от которой в 1922 году умер и мой тесть. Так мы и не узнали, где он ее подцепил.

Я, будучи зав. отделом управления уездом – зам. предрика, получал в месяц одного соленого судака и пуд овса или ржаной муки. Учитывая пайки жены и родственников, жили мы еще сносно. Тем более, что в 1922 году у нас появилась корова, сенокос и грядки с овощами. Другим было много хуже.

К 1922 году Сарапул по сравнению с 1918 годом сильно обветшал – почти все заборы пошли на дрова, дома годами не ремонтировались, многие пустовали – хозяева бежали с белыми. Грязь была непролазная, доходило до оползней. Из-за голода люди бродили словно тени. Одни кулаки процветали, наживаясь на спекуляции хлебом. Интересно, что когда наши хлебозаготовители объявляли, что готовы заплатить больше назначенной крестьянами цены, те им не верили и хлеб придерживали. Для разрешения текущих потребностей городского хозяйства приходилось идти на риск. Как-то Новиков, начальник милиции, пожаловался мне на отсутствие овса – милиционеры были готовы сами его заготовить, но ни земли, ни семян, ни инвентаря у них не было. Подумали мы, и я дал указание волисполкомам засеять по полдесятины овса, а убрать его в счет трудгужповинности. Так и сделали, к осени милицейская конюшня была обеспечена овсом. Узнав об этом, уком хотел было меня отругать, но Новиков меня отстоял, превознеся до небес мою находчивость и политическую смелость.

С началом нэпа[135] сарапульские магазины ожили – как по щучьему велению в них появились сибирская мука, астраханская рыба, мясо из Средней Азии, мануфактура, обувь. Откуда только у нэпманов что бралось! Сами их лавки, разграбленные и разгромленные за годы гражданской войны, мгновенно приобрели приличный вид, а ведь для этого требовались дефицитные стекло, железо, краска, тес. Как нам рассказывал один из сарапульских воротил, денег у них почти не было, но они быстро восстановили свои прежние связи и получали товар «на слово» – в кредит У наших же кооператоров – ни денег, ни товара, ни кредита, ни связей, ни торговых кадров, ни опыта. Один из наших кооператоров, например, закупил на Нижегородской ярмарке под вексель вагон игрушек, которые, конечно, никто не покупал. Влепили ему выговор по партийной линии, тем дело и кончилось. Вот с чего мы начали борьбу с нэпом под лозунгом Ленина «кто кого».

Я был членом налоговой комиссии, и мы облагали нэпманов по такому примерно принципу: «шерсть стричь, но не с кожей, пусть отрастает до следующей стрижки». В каждом конкретном случае приходилось решать – закроет или не закроет нэпман торговлю после уплаты налога. Если не выдержит– снижали обложение. Не лучше было и в местной промышленности. В Сарапуле с государственным кожевенным заводом конкурировал такой же частный, Кривцова. На нашем было 120 конторских служащих, а у Кривцова – 2. Я по этому поводу даже в «Правду» писал и в местную газету «Красное Прикамье». И вот результат: Кривцов продавал обувь дешевле нашей и качеством лучше. Так мы начинали жизнь по линии промышленности. Со временем, однако, Кривцов свое заведение закрыл, так как не мог больше доставать сырье «по блату», а наш завод стал снабжаться более планово. Постепенно окрепла и наша кооперация. В торговле нэпманы действовали еще несколько лет и кредитовались госбанком вплоть до 1927 года.

В 1922 году в Сарапуле по ночам было опасно – орудовали как заезжие «гастролеры», прибывавшие по Каме или по железной дороге, так и свои бандиты. Все еще много было и дезертиров. После заседаний, которые, как правило, заканчивались глубокой ночью, домой мы всегда возвращались вооруженными. Наводить порядок мы начали с чистки аппарата милиции. Комиссия вычистила пьяниц, а также милиционеров из семей торговцев и кулаков. Среди бандитов встречались «матросы»-инвалиды, якобы пострадавшие в борьбе за советскую власть. «Братишки» нападали даже на государственные учреждения. Один такой безногий однажды явился ко мне на службу с требованием денег, и когда я ему отказал, сделал вид, что упал в обморок. В присутствии военкома я распорядился, чтобы секретарь его выпроводил, после чего «борец за советскую власть» как ни в чем ни бывало встал и молча отправился восвояси.

Мы решили с бандитизмом покончить. По ночам вместе с милицией, уездным ГПУ («политбюро») и военкомом стали устраивать облавы, проверять документы. Местных жителей, конечно, тут же отпускали, а всех подозрительный задерживали. Буквально через пару месяцев в городе стало спокойно. Так мы бандитам нашарахали, что даже пермская, казанская и екатеринбургская «братва» стали обходить Сарапул стороной. Дезертиров мы вылавливали путем повальных обысков по окраинам – вытаскивали их из бань, чердаков, из подполий.

В общем, по сравнению с руководящей работой в Красной армии, должность мне досталась «веселенькая». По старой военной привычке, я часто приказывал, а не давал распоряжения, как принято «на гражданке», на чем не раз «спотыкался». Впрочем, народ меня, как правило, понимал и поддерживал. В том же 1922 году пришлось создавать отряд в 200 бойцов для подавления кулацкого башкирского восстания в районе Янаула. Так что приходилось заниматься и чисто военной работой. Подавлял это восстание батальон ЧОН[136], членом штаба которого я состоял. Насколько помню, в 1924 году этот батальон расформировали за ненадобностью.