Книга Юстиниан. Великий законодатель - Джордж Бейкер

Если кто-то воображал, что, не увидев призрака, не заболеет, тот вскоре избавлялся от этого заблуждения. У большей части пациентов болезнь начиналась без всяких предвестников с легкой лихорадки, которая казалась слишком пустяковой для того, чтобы от нее умереть. Но через день-два к лихорадке присоединялись вспухшие бубоны, и это был уже роковой знак чумы.[40]

II

Вначале случаи заболевания были не слишком многочисленны, и показатели смертности в Константинополе едва ли превышали нормальный уровень. Потом случаи участились, смертность начала стремительно нарастать и достигла устойчивого ужасающего пика: леденящего душу количества заболевающих и умирающих, которое составляет самую страшную черту всех великих эпидемий чумы. Всего чума свирепствовала четыре месяца. В течение трех из них она бушевала с особенной яростью. На какой-то неизвестный нам период (вероятно, на две или три недели) эпидемия достигла своего апогея.[41] Молчаливый, невидимый и неосязаемый враг косил людей сотнями и тысячами. Это была непреодолимая сила, наполнившая Константинополь трупами и страхом… Не было войны, которая поражала бы людей такой неотвратимой и ужасной смертью. Было только одно мрачное обстоятельство, сближавшее эпидемию с войной: нельзя было предугадать, кто погибнет, а кто останется в живых.

Константинополь пережил это испытание так же, как и другие города, перенесшие подобную трагедию. Столетия спустя в Западной Европе черная смерть повергла людей в отчаяние и заставила остро наслаждаться моментом, который всегда мог оказаться последним. Тем не менее, тот же страх толпами сгонял людей в церкви, за тот период на праведный путь встали тысячи константинопольских грешников, по крайней мере на какое-то время. В то время, когда всюду царил хаос и остановился нормальный ход обыденной жизни, измученные родственники продолжали ухаживать за своими находившимися в беспамятстве больными, кормя тех, кто утратил сознание и впал в глубокий сон, напоминавший смерть. Суровые мужчины, имен которых мы никогда не узнаем, забивая телеги трупами умерших, свозили их к берегу моря, рыли огромные братские могилы и плотно трамбовали землю над зарытыми телами. Богатые и состоятельные люди умирали покинутыми, немытыми и голодными, поскольку часто их домочадцы вымирали все до единого. Рабы, обретя нежданную и не нужную им свободу, бродили по городу; не было ни управляющих, которые раздавали им еду, ни хозяев, которые за нее платили, ибо умирали и те и другие. Торговля в городе замерла. Добывание средств к пропитанию превратилось в серьезную проблему, и не только для бедняков. Многие дома были заперты, иногда по той простой причине, что все их обитатели умерли. Иногда дома запирали испуганные обитатели, надеявшиеся отсидеться от эпидемии за плотно закрытыми дверьми. Напрасны были все предосторожности. Чума проникала сквозь запертые двери и закрытые окна и поражала живших за ними. С другой стороны, вскоре обнаружилось, что врачи могут без всякого страха работать в самой гуще больных; люди, рывшие могилы и хоронившие мертвых, тоже могли не бояться заражения. Совершенно ясно, что чума не заразна. Она не передается от человека к человеку.

Самым тревожным и деморализующим свойством чумы была ее очевидная иррациональность. Медицинская наука тех времен, а она была далеко не так плоха, как нам теперь представляется, была поставлена в тупик. Нельзя было положиться ни на один из тогдашних методов лечения; все предсказания относительно эпидемии оказались ложными. Врачи были не в состоянии отнести чуму ни к одному известному роду болезней. Попытки понять причину и природу болезни оказались бесплодными. Очевидным представлялось только одно. Если бубон нагнаивался и вскрывался, то больной выздоравливал. Но этот процесс нельзя было ни ускорить, ни контролировать. Ничто в этой болезни не поддавалось воздействию. Все, что можно было сделать, — положиться на веру, здравый смысл и ждать, когда напасть минует, если ей суждено было миновать. Единственное, что можно было сказать с уверенностью: от такой болезни может погибнуть весь род людской. Если болезнь будет свирепствовать еще хотя бы год, то волны моря будут биться о берега безлюдного мира, а ветер станет завывать над крышами навсегда опустевших домов.

III

Правда, у Константинополя было и одно преимущество. Город не был брошен на произвол судьбы. С самого начала, как только стало ясно, что надвигается катастрофа, Юстиниан назначил одного из своих личных секретарей ответственным за все связанные с эпидемией мероприятия, включая финансовое обеспечение и военную поддержку. В составе императорской гвардии был сформирован санитарный корпус под командой Феодора, ему были вменены обязанности, которые не могли выполнять частные лица. Тем домам, которые были в состоянии это делать, было оставлено право ухаживать за заболевшими членами семейств и погребать своих мертвых. Но по мере того, как эпидемия разрослась и достигла своего пика, все усилия частных лиц становились недостаточными и напрасными. Кладбища были заполнены до отказа. Их расширяли, но этого было мало. Люди могли делать только одно — свозить мертвецов на берег моря и оставлять их там.

Гвардейцы, вероятно, с помощью безработных людей, которые были рады заработать немного денег на пропитание, подбирали мертвецов на сотнях улиц Константинополя и в затихших домах, в которых приходилось взламывать двери, чтобы войти внутрь и обнаружить там одни трупы или трупы и испуганных, бледных обитателей, которым пришельцы, вероятно, казались демонами чумы. На набережной трупы складывали и пересчитывали, грузили на баржи и перевозили через бухту Золотой Рог в Галат. Здесь рыли огромные братские могилы. Мертвых было так много, что временами емкость рвов оказывалась недостаточной, и тогда покойников сбрасывали в высокие башни галатских укреплений и оставляли там. Когда ветер дул с востока, об этом по запаху сразу узнавал весь город. Мы не знаем, сколько времени смертность держалась на таком ужасающе высоком уровне. Не сохранилось никаких письменных свидетельств ни о том, когда она начала уменьшаться, ни о быстроте ее снижения. Вероятно, в конце эпидемии заболел и сам Юстиниан, который какое-то время находился между жизнью и смертью.[42]