Книга Екатерина Медичи - Василий Балакин

Однако военные действия стали развиваться совсем не так, как хотелось бы Генриху III: его любимчик Жуаёз потерпел при Кутра сокрушительное поражение от Генриха Наваррского, а герцог Гиз, напротив, разгромил войско германских наемников-лютеран, шедших на подмогу Наваррцу. Оба эти события в равной мере огорчили короля, хотя победа Гиза над еретиками должна была бы порадовать его, объявившего себя поборником католицизма. Не такова была королева-мать: она от всей души поздравила герцога с очередным ратным успехом. Ненависть сына к Генриху Гизу сильно тревожила ее. Теперь, когда королевская армия была уничтожена при Кутра, жизненно важным становилось сохранение альянса с Лигой. Отныне, полагала Екатерина, главная угроза трону Валуа исходит от Генриха Наваррского и его гугенотов, провоцирующих иностранное вторжение во Францию.

Если и прежде Лига, по образному выражению Л’Этуаля, была на коне, то теперь она вознеслась еще выше. С королем лигёры разговаривали тоном, не терпящим возражений. Они ультимативно требовали от него точного исполнения положений Не-мурского договора, изгнания Эпернона и того, чему всегда решительно противилась Екатерина Медичи — введения во Франции инквизиции. Наконец, Лига требовала объявить вне закона всех французских еретиков, и в первую очередь Генриха Наваррского. Генрих III, не зная, на ком еще сорвать свою злость, обрушился с упреками на мать, обвиняя ее в провале переговоров, которые она вела по его поручению. Этот негодный правитель снимал с себя всю ответственность за несчастья, обрушившиеся на его королевство. Такова была его благодарность за всё, что сделала для него мать. Впрочем, в своей слепой, всепрощающей любви к сыну Екатерина и на сей раз скорее готова была признать себя виноватой перед ним, нежели хотя бы намеком выразить свою обиду на него...

Всё пошло не так

Многолетняя зависть и ненависть Генриха III к герцогу Гизу достигли своей высшей точки. Вдвоем им становилось тесно в одном королевстве, а тем более в одном городе — Париже, некоронованным королем которого уже давно стал Гиз. Воспользовавшись отлучкой герцога, отправившегося в Нанси на совет Лиги, Генрих III под страхом смерти запретил ему возвращаться в столицу, вызвав тем самым бурю негодования парижан. Как и следовало ожидать, Гиз проигнорировал королевский запрет и 9 мая 1588 года триумфатором вступил в Париж. Толпа встречавших была настолько плотной, что он с трудом пробивался сквозь нее. Парижане ликовали, и в городе, в котором давно не слышали возгласа «Да здравствует король!», не смолкало громкое «Да здравствует Гиз!».

Герцога обуревало смешанное чувство радости, гордости — но и смущения: дело принимало нежелательный для него оборот, все больше смахивая на бунт против законной королевской власти. Не одобрял он и действия своей сестры, вдовствующей герцогини Монпансье, поднимавшей общественное мнение против Генриха III и его миньонов и рассказывавшей повсюду о тайных пороках двора Валуа. Она распаляла страсти, демонстративно бряцая ножницами, которые постоянно носила на поясе, и поясняя, что они предназначены для того, чтобы выстричь третью корону на голове у Генриха III, который, будучи королем Франции и Польши, должен теперь обзавестись тонзурой, дабы стать коронованным монахом. Герцог Гиз лицемерно осуждал эти эксцессы, на словах уверяя его королевское величество в своей совершенной преданности ему. В действительности же он питал к слабому Генриху III такое презрение и был настолько уверен в собственном превосходстве, что не считал нужным захватывать трон силой, предпочитая, чтобы воля большинства возвела его на престол, тем самым придав государственному перевороту видимость законности. Смещение Валуа должно было стать делом знати, высшего духовенства и парламента, но никак не уличной толпы.

Первым делом по прибытии в Париж герцог решил нанести визит королеве-матери, единственной в королевском окружении, кто еще пользовался его уважением. Хотя Екатерину систематически информировали обо всем, что происходит в Париже и стране (сама она по состоянию здоровья редко покидала свои апартаменты), о возвращении в столицу Гиза ей еще не успели сообщить, поэтому когда один из ее карликов, сидевший на подоконнике, сказал, что герцог спешивается у ворот, она решила, что ее разыгрывают — ведь король под страхом смерти запретил тому возвращаться в столицу. Сколь ни обескуражена была Екатерина неожиданным появлением Гиза, за словом в карман она не полезла, обратившись к визитеру: «Я приветствую вас от всего сердца, но радость моя была бы гораздо полнее, если бы вы вообще не приходили, повинуясь королевскому приказу». Когда она напомнила герцогу, какой опасности он подвергается, тот беззаботно ответил: «У меня есть шпага, чтобы защитить себя». Он словно не понимал, что уготовано ему — как будто нет иных способов свести счеты, помимо честной дуэли...

Когда Генрих III узнал о прибытии Гиза в Париж, его реакция была гораздо менее сдержанной, чем у его матери. «Черт побери, ему не жить!» — в ярости прокричал он. В своих апартаментах в Лувре он подготовил все необходимое для убийства из засады. В одной из комнат, смежных с залом, в котором король намеревался принять Гиза, должны быть наготове убийцы. Сквозь приоткрытую дверь они могли ясно расслышать слова короля: «Вы покойник, месье де Гиз», и по этому сигналу им предстояло наброситься на герцога так, чтобы он даже не успел вытащить из ножен свою шпагу, на которую так полагался, и прикончить его ударами шпаг и кинжалов. Такой прием готовил у себя Генрих III вождю Лиги.

Король уже собирался реализовать свой кровавый сценарий, когда к нему прибыл посыльный от матери. Екатерина догадывалась, что ждет Гиза в Лувре, и, желая предотвратить преступление, которое стало бы смертным приговором дому Валуа, пригласила сына прибыть к ней, дабы у нее встретиться с герцогом. Это предложение привело короля в ярость. Ни при каких обстоятельствах не подобало королю идти к герцогу Гизу, и уж менее всего теперь, когда тот позволил себе откровенное неповиновение, формально став мятежником. Тогда посыльный Екатерины напомнил его величеству, что его мать больна, уже три недели лежит в постели и не может передвигаться. На это сын ответил, что ей вовсе не надо вставать с постели, поскольку нет никакой необходимости сопровождать Гиза, более того, он хотел бы увидеться с ним с глазу на глаз и как можно скорее.

Этот ответ еще больше укрепил Екатерину в ее опасениях. Она решила сопровождать герцога, направлявшегося в Лувр. Ее несли в портшезе, а герцог Гиз шагал рядом с ней, держа свою шляпу в руке. На подступах к Лувру царила суматоха. Королевские гвардейцы заняли все входы во дворец. Это был зловещий знак. Судьба Гиза, прибывшего в одиночку, без какого-либо эскорта, беспокоила Екатерину. Она незаметно для окружающих посоветовала ему сразу же покинуть Лувр, как только он поприветствует короля.

А Генрих III даже не соизволил ответить на приветствие Гиза, тут же обрушившись на него с упреками. Как посмел он возвратиться в Париж вопреки королевскому запрету? Гиз, не теряя самообладания, ответил, что ему донесли, будто бы его величество по наущению господина Эпернона задумал резню католиков в Париже, а поскольку ему, герцогу, вера дороже жизни, он прибыл, чтобы умереть вместе с единоверцами. И правда, ходили слухи, что Эпер-нон подготовил список наиболее видных лигёров, которых предполагалось ликвидировать. Король отрицал наличие подобного плана, в свою очередь обвинив Гиза в намерении захватить королевский трон, что являлось тяжким государственным преступлением. Разговор пошел на повышенных тонах, и Екатерина, опасаясь, что сейчас произойдет непоправимое, решила, что пора вмешаться. Направившись к сыну, она увлекла его в сторону, взывая к его разуму. Генрих III отвечал, что пребывает в здравом уме и был бы настоящим безумцем, если бы не воспользовался столь удобным случаем, когда заклятый враг пришел к нему без эскорта. Тогда Екатерина подвела его к окну и показала на бесновавшуюся на улице толпу, славившую своего идола, появления которого с нетерпением ждала. Затем, понизив голос, она стала внушать сыну: «Если вы в здравом уме, то не ищите других телохранителей месье де Гиза — ими являются все парижане, и знайте, что если месье де Гиз не выйдет живым отсюда, то наши жизни, ваша и моя, гроша ломаного не будут стоить». Генрих III побледнел и, словно бы желая оправдать задуманное, обратился к матери с вопросом: «Как могу я оставаться королем Франции, пока он будет королем Парижа?» Екатерина, вновь выступая в роли миро-творицы, стала убеждать сына, что Гиз не замышляет ничего дурного против него, наоборот, он старается поддерживать в Париже спокойствие.