Книга Заветы Ильича. Сим победиши - Владлен Логинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
24 декабря Ленин посылает несколько вопросов о Яковенко Емельяну Ярославскому. Тот отвечает кратко: «Уважение крестьянства? — Большое… Твердость? — Властный, твердый человек. Ум? — Умный, сметливый. Преданность Соввласти? — Преданность доказал и в период партизанства, и позже»367 368.
26 декабря Политбюро по предложению Ленина принимает решение о срочном вызове Яковенко в Москву. 28-го, когда Владимир Ильич приезжает на Пленум ЦК, Василия Григорьевича на съезде Советов избирают в состав ВЦИК. И, наконец, 31-го вечером состоялась их встреча. Ленин поручает Марии Гляссер сообщить по телефону членам Политбюро, что Яковенко «произвел на него хорошее впечатление», и он просит членов Политбюро также переговорить с Василием Григорьевичем. На телефонограмме пометка: «31 декабря, 21 час»1.
А на заседании Политбюро, состоявшемся в этот день, принимается решение о «предоставлении Ленину 6-недельного отпуска с 1 января 1922 г. с запрещением приезжать в Москву для работы без разрешения Секретариата ЦК РКП(б) и с обязательством назначить один определенный час в день для переговоров по телефону по наиболее важным вопросам»369 370.
В 11 часов 1 января Владимир Ильич уезжает в Горки.
«ОТ ШТУРМА К ОСАДЕ»
В один из солнечных зимних дней, после долгого перерыва, Владимир Ильич выбрался, наконец, на охоту. Прельстили тем, что это будет охота на лису «с флажками», которой он прежде весьма увлекался.
Сущность этой охоты, рассказывал один из ее участников Николай Васильевич Крыленко, состояла в том, что выслеженную лисицу «обтягивают красными флажками на довольно большом пространстве в круг, из которого есть только один выход, у которого становится охотник, и затем загоняют ее к этому выходу хлопками в ладоши и криками…
Эта охота является одной из самых красивых и в то же время самых трудных, поскольку требует… от охотника железной выдержки…
Мне пришлось стоять недалеко от Владимира Ильича, и я видел, как прямо на него, подозрительно обнюхивая своей острой мордочкой воздух, вышла яркорыжая красавица лиса.
Посыпанные снегом молодые ёлочки закрывали от нее Владимира Ильича. Лисица шла прямо на него, а он, вместо того, чтобы использовать момент для быстрого и меткого выстрела, весь так и застыл и смотрел, не отрывая глаз, на подходившего зверя, смотрел и… не стрелял.
Лисица остановилась, повернувшись к нему головой. Владимир Ильич начал поднимать ружье. Этого, конечно, бьшо достаточно для того, чтобы зверь моментально, как молния, повернулся, махнул хвостом и скрылся.
На мой вопрос, почему он не стрелял, Владимир Ильич ответил:
— Она была так хороша и так красива…
И тут же со свойственным ему добродушием начал себя ругать, говоря, что он — “не охотник, а… сапожник” и т. д. Для меня однако было ясно, что он сознательно не хотел стрелять»371.
Этот сюжет в свое время немало эксплуатировали в детской литературе. Однако смысл описанного эпизода был куда интереснее, а круг ассоциаций, возникших в тот момент у Ленина, куда шире и сложнее, нежели представлял Крыленко.
Вот что написал в январе 1922 года об этой охоте на лису сам Ленин: выслеженную лисицу «окружают на известном расстоянии веревкой с красными флажками… Боясь явно искусственного “человеческого” сооружения, лиса выходит только тогда и только там, где эта “ограда” из флажков приоткрывается, а там ее и ждет охотник. Казалось бы, осторожность для такого зверя, которого все травят, качество самое положительное. Но и тут “продолжение достоинства” оказывается недостатком».
Иначе говоря, когда он, глядя на лису, двигавшуюся навстречу выстрелу, засмотрелся и задумался, в голове его, помимо прочих, мелькнула мысль о том, как велика сила привычки, инерции, как трудно вырваться за рамки сложившихся представлений даже тогда, когда тебе грозит смертельная опасность.
И, вспоминая выступления очень «левых» и очень «революционных» делегатов ряда европейских компартий на III конгрессе Коминтерна, Владимир Ильич заключил:
«Политические уроки даже из наблюдения такой тривиальной вещи, как охота на лис, оказываются небесполезными: с одной стороны, чрезмерная осторожность приводит к ошибкам. С другой стороны, нельзя забывать, что если заменить трезвый учет обстановки одним “настроением” или ма-ханьем красными флажками, то можно сделать ошибку уже непоправимую; можно погибнуть при таких условиях, когда хоть трудности и велики, но гибель ничуть, ни чуточки еще не обязательна»1.
Именно «трезвый учет» обстановки и привел Ленина к выводу, что после целого ряда революционных выступлений, прокатившихся по Европе в 1917–1920 годах, наступает длительная полоса относительной стабилизации.
После поражения «Польского похода», когда поначалу казалось, что победа так близка и конный корпус Гая прорвался аж до самых границ Германии, после подавления вооруженного выступления немецких рабочих в марте, стачки английских горняков в апреле 1921 года и целого ряда других событий — это становилось все более очевидным. И из этого надо было делать выводы.
Лозунгами всякой революции изначально не могли стать ни погоня за наживой, ни страсть к обогащению. «Человек, —
считал Фридрих Шиллер, — вырастает по мере того, как растут его цели». И все великие революции прошлого выдвигали овеянные романтикой вселенские милитантистские идеалы и в меру своих сил пытались их осуществить. Именно эти идеалы сплачивали массы людей и вызывали тот энтузиазм, который сметал все на своем пути. Именно так — как «мир» и «мпр> — толковали главный лозунг Октября рабочие и солдаты.
Но те «лениноеды», которые называют Владимира Ильича исключительно «вождем мирового пролетариата», вкладывая в это тот смысл, что до России ему, мол, и дела не было, лишь делают вид, что не понимают разницы между периодами штурма и осады. Обвинения в разжигании «мирового пожара» так и остались на долгие годы одним из главных мотивов пропаганды, направленной против Советской России.
Между тем, ни в коей мере не отказываясь от поддержки коммунистического и национально-освободительного движения в других странах, Владимир Ильич переносит центр тяжести проблемы в иную плоскость.
