Книга Дочь болотного царя - Карен Дионне

– Чего я не знаю?

– Что твоя мать… и твой отец…

– Что – я? – требовательно спросил отец.

Мужчина сжался, увидев в дверном проеме его фигуру. Он закрыл здоровый глаз и захныкал.

– Иди в дом, Хелена, – велел отец. – Помоги матери.

Я схватила пустую кружку, вскочила и побежала в хижину, разминувшись в дверях с отцом. Там я ополоснула кружку и поставила ее сушиться, а потом долго стояла у окна на кухне, наблюдая сквозь щели в сарае, как мой отец избивает этого человека кулаками и ногами, слушая, как тот беспрестанно кричит. Мне было интересно, что он собирался мне сообщить.

23

Плечо пульсирует болью. Я не знаю, насколько тяжело ранена. Возможно, пуля всего лишь задела мышцы и мне понадобится только несколько швов. Но возможно, что рана намного серьезнее. Если пуля пробила артерию, я истеку кровью. Если она порвала нерв, я могу потерять руку. Но пока я знаю лишь то, что мне больно. Очень больно.

Если бы это было случайное огнестрельное ранение, машина скорой помощи уже мчала бы меня в больницу, пока врачи пытались бы стабилизировать мое состояние. Я не сидела бы на земле, прижавшись спиной к дереву. Двери распахнулись бы, когда мы приехали на место, выбежали бы санитары и ввезли меня на каталке внутрь. Врачи зашили бы рану и дали бы мне какое-нибудь обезболивающее.

Но это ведь было не случайное ранение.

После того как отец выстрелил в меня и заковал в наручники, он подтащил меня за плечи к большой красной сосне, поднял и прижал к стволу. Не хочу говорить, что я при этом чувствовала.

Рэмбо куда-то пропал. Кажется, я заорала ему «Домой!», когда отец вскарабкался на холм, чтобы меня обезоружить, но теперь трудно понять, действительно ли я это сделала или только подумала об этом. Несколько секунд после того, как отец выстрелил в меня, превратились в размытое пятно.

Я моргаю. Пытаюсь заставить себя не думать о боли. Пытаюсь оставаться сосредоточенной. Какой же дурой я была, если думала, что отец сдастся! Я должна была убить его, когда имела такую возможность. В следующий раз я ее не упущу.

Отец сидит на земле возле бревна. В руке у него мой «магнум». Мой нож висит у него на поясе. Мой мобильный умер, и я сейчас говорю не о батарейке. После того как отец нашел айфон, который Стивен подарил мне на последнюю годовщину свадьбы, он швырнул его в воздух и выстрелил в него.

Он расслаблен и совершенно спокоен – почему бы нет? У него все козыри, а у меня – ни одного.

– Я не хотел тебя ранить, – говорит он. – Ты меня заставила.

Типичный нарцисс. Что бы ни произошло, это всегда вина кого-то другого.

– Не нужно было тебе уходить, – продолжает он, поскольку я не отвечаю. – Ты все испортила.

Мне хочется сказать, что нельзя винить меня в том, что наша жизнь развалилась. Если бы отец мог мыслить логически, я сказала бы ему, что жизнь, которую он себе воображал, была невозможна с самого начала и что его иллюзия насчет того, что он может построить ее на болоте, в соответствии со всеми своими желаниями и предпочтениями, лопнула в тот момент, когда была зачата я. Я стала брешью в его броне, его ахиллесовой пятой. Отец вырастил меня и вылепил по своему подобию и тем самым посеял семена собственной погибели. Он мог управлять моей матерью. Но только не мной.

– Она умерла, – говорю я. – Мама.

Не знаю, зачем я сказала ему об этом. Я даже не знаю наверняка, мертва ли она. Мне известно только то, о чем писали в газетах: что она неожиданно скончалась в своем доме. Для нее это было подходящим местом, чтобы отойти в мир иной. Когда я жила в доме ее родителей, эти четыре розовые стены, облепленные бабочками, радугами и единорогами, давили на меня. Всякий раз, когда шум и волнение мира за пределами болота становились для меня невыносимыми, я выбиралась наружу. Как только я оглядывалась по сторонам и видела вокруг шепчущиеся деревья, мне становилось лучше. С мамой все происходило с точностью до наоборот. Теперь я понимаю, почему она проводила столько времени в своей комнате после того, как мы ушли с болота. Это было единственное место, где она чувствовала себя в безопасности.

Отец фыркает.

– Твоя мать оказалась сплошным разочарованием. Я часто жалел, что не взял другую девчонку.

– Другую?

Ту, другую девчонку, с которой мама играла в тот день? У меня перехватывает дыхание от того, как бесстрастно он говорит о похищении мамы. Я думаю о том дне, когда он увел ее, как она жалела его из-за пропавшей собаки, в какой ужас она, наверное, пришла, когда поняла, что он собирается сделать. Наверняка был такой момент, когда она искала его несуществующую собаку и вдруг поняла, что он лжет.

«Мне пора домой, – наверное, сказала она. И, возможно, не раз. – Мои родители будут меня искать». Скорее всего, она говорила робко, как будто спрашивала разрешения, потому что тогда маленьких девочек не учили быть такими напористыми, как сейчас. Возможно, отец пообещал ей мороженое, если она еще немного поможет ему в поисках. Или ее соблазнило предложение прокатиться в его каноэ. Отец может быть убедительным, когда ему это нужно.

О чем бы ни думала мама и что бы она ни чувствовала, именно в тот момент, когда она села в его каноэ, для нее все было кончено. Первые несколько миль на восток от Ньюберри река Такваменон прорезает твердые породы, и русло у нее довольно узкое. Как только мама поняла, что попала в беду, она, наверное, стала размышлять, как бы выпрыгнуть за борт и поплыть к берегу. Я представляю, как она задерживала дыхание всякий раз, когда они поворачивали за угол, в надежде, что им встретится рыбак или какая-нибудь семья в лодке и она сможет позвать на помощь. Но, как только они достигли болот, она поняла, что это конец. Как по мне, болото прекрасно, но маме это бескрайнее пространство с колышущейся травой, без сомнения, показалось безжизненной пустыней. Поняла ли она в тот момент, что на самом деле не было никакой собаки? Что отец обманул ее? Что она больше никогда не увидит свою подругу, свой дом, свою комнату, одежду, игрушки, книги и фильмы, даже своих родителей? Плакала ли она? Кричала? Пыталась ли бороться? Или же она сразу впала в беспамятство, которое и стало для нее спасением на ближайшие четырнадцать лет? Мама никогда не рассказывала в подробностях о том дне, поэтому я могу только догадываться.

– Ты планировал все это с самого начала, – говорю я в свете внезапного озарения. – Ты напал на охранников на Отрезке Сени, зная, что я пойду искать тебя, если ты сбежишь неподалеку от моего дома. Ты взял меня в заложники и хочешь, чтобы я отвезла тебя в Канаду и оставила там.

Конечно, четыре пробитые шины в моем грузовике – это проблема, но, я уверена, отец уже придумал, как с этим быть.

Он улыбается. Это та же улыбка, которая появлялась на его лице, когда он учил меня читать следы. И не в тот момент, когда я читала их правильно. А когда ошибалась.

– Почти. Мы с тобой не расстанемся на границе, Банджии-Агаваатейяа. Ты пойдешь со мной. И у нас будет семья. Ты. Я. И твои девочки.