Книга Андерсен - Шарль Левински

Ещё не знаю, как я приду к инструменту, но уж какой-нибудь случай представится. Я позабочусь о том, чтобы представился.

При всём том негативном, что несёт с собой моё новое существование, у меня снова две кисти, а значит, я снова могу музицировать. Только теперь, когда для этого появилась хотя бы мысленная возможность, я замечаю, как сильно мне не хватает моей скрипки. Эгидиуса Клотца больше не будет, да я ведь на ней и не играл, а лишь обладал ею. Но и любая дешёвая пиликалка сделает меня счастливым, пусть и с самым плоским звуком. Сыграю швабский танец, написанный Леопольдом Моцартом для своего сына.

ТАМтамтам, ТАМтамтам.

До мажор.

Учитель музыки – это должен быть мужчина, я не хочу, чтобы мне преподавала женщина – будет удивляться, как быстро я выучиваю ноты, гораздо раньше, чем мне можно будет признаться по части букв. Он припишет это своим педагогическим способностям. Кто преподаёт музыку, тот не состоялся как исполнитель и утешается открытием чужой одарённости. Один ученик старого Рёшляйна играл впоследствии в симфоническом оркестре, правда, только во вторых скрипках и не за первым пюпитром, но Рёшляйн так им гордился, как будто обучил самого Паганини. Иногда он ходил в концерт и во время аплодисментов ему очень хотелось встать и раскланяться.

С такой перспективой, что я снова смогу играть на скрипке, мне будет легче выдержать мою тюремную камеру.

ТАМтамтам, ТАМтамтам.

Бодро напористо.

156

Луизе и Петер воображают, что разбираются в музыке. Не разбираются они в ней вовсе.

Они приехали на свадьбу и сразу же, в первый вечер отправились в концерт. Густав Малер, симфония Воскресение. Они купили там одну из этих серебристых пластинок, которые теперь в ходу, и подарили её Арно. Ему пришлось изображать благодарность, хотя Малер уж точно не та музыка, которая ему по вкусу.

А лгун из него плохой. Но и они не из тех людей, которые замечают такие вещи.

Они настояли на том, чтобы он вместе с ними прослушал начало последней части, которое со стихами Клопштока, и наперебой восторгались, как же оптимистично это обещание вечной жизни. Оптимистично? Знали бы они.

Малер написал эту симфонию в тональности до минор. Ласково жалобно. Жалобно, Луизе! То, чем тут угрожают женские голоса, достаточная причина для жалоб, видит Бог. «Воскресни, да! Снова воскресни, мой прах, после краткого сна». Несколько лет перерыва – и вот уж тебя выпускают на следующий круг. На ту же самую карусель. Кто ещё не, кто желает ещё? И это – повод для оптимизма?

Но, может быть, так написано в программке, а они люди того рода, которые всю свою жизнь выстраивают по программке. Прежде чем что-то подумать, они справляются по книжке, и после этого уже ничто не может совратить их с этого твёрдого убеждения. Пока не появится новый учебник. Такими людьми легко манипулировать. Они придерживаются правил, которые им задают, а когда правила меняют, они также твёрдо придерживаются новых.

В моей работе очень действенным оказался совсем простой метод: отдаёшь приказ – и наказываешь за его корректное исполнение. Приказываешь объекту встать – и бьёшь его, когда он это делает. После двух или трёх повторений они думают, что поняли правило, и остаются сидеть. За что опять же наказываются. Они не могут вынести вовсе не боль, а неясность. После этого они быстро делают всё, лишь бы тебе угодить.

Луизе и Петер были бы простыми клиентами.

Меня они подвергли проверке, как перепроверяют список заказанного, ставя галочки. Достаточно ли я подрос, достаточно ли прибавил в весе, не падаю ли больше при ходьбе. Хелене гордо продемонстрировала им, как я реагирую, если спросить меня, как делает корова, и Луизе была разочарована, когда то же самое насчёт собаки не сработало.

В собаках они тоже ничего не понимают.

157

Они привезли мне – «Это непременно понравится мальчику!» – коробку с маленькими подвижными человеческими фигурками. «Система профессора Вальтруд Фритцш» – написано на коробке. Куплено это не в магазине игрушек, а взято из педагогического института. Надо лишь наблюдать за мной, как я буду играть с этими фигурками, – гордо объяснили они, – и можно будет судить о состоянии моего развития. Для оценки приложена инструкция, где перечислены разные варианты игры и их толкования.

Только не те варианты, что я им показал.

У меня в тот день было дурное настроение, и я доставил себе удовольствие обмануть их ожидания. Не знаю, что было предусмотрено инструкцией, но уж точно не то, что я им продемонстрировал. О ребёнке с моим опытом они не подумали.

Я начал с женской фигурки, которая, по всей видимости, должна была изображать мать. Я выворачивал ей назад руки и ноги до тех пор, пока они не отломились. После этого я смеялся – моим самым невинным, детским смехом. Я знал, что это ещё больше собьёт их с толку.

Хелене хотела отнять у меня фигурки, но её родители этого не допустили. У них, видимо, было такое чувство, что они присутствуют при важном научном эксперименте.

Игрушечного отца я давил игрушечным автомобилем, переезжая его снова и снова. В какой-то момент у него отвалилась голова – и это я тоже отметил счастливым смехом.

Фигурку ребёнка я взял за ноги и стал окунать в баночку с сиропом. А чтобы они точно понимали, во что я здесь играю, я высунул язык и издавал хрипы удушья.

Тогда они забрали у меня эти фигурки, и Луизе объяснила, что я, пожалуй, слишком мал для такого рода игрушек.

Чтобы отвлечься от неудачного эксперимента, они притащили в гостиную большого мишку, усадили меня рядом с ним так, чтобы я его обнимал, и фотографировали нас. Я послушно дал всё это проделать с собой, так что они остались довольны и говорили: «Видно по нему, как он счастлив с нашим подарком».

Да, я счастлив с ним.

Сотрудники в кафе часто кладут свои кошельки позади стойки, а маленького мальчика, который там с любопытством топчется, они находят очень милым.

Уже у меня сто тридцать евро.

Разумеется, мне потребуется больше, гораздо больше. Но ведь это только начало.

Моя фотография с мишкой получилась очень удачной.

158

Я мечтаю – или выдумываю себе, – чтобы у меня был фотоаппарат, которым я мог бы изображать людей такими, какие они есть в действительности. Негатив показывал бы их внешность, представляю я себе, в той позе, в которой их посадили перед объективом, но если потом погрузить снимок в ванночку с проявителем, картинка постепенно меняется. Я стою в затемнённом отсеке, только я один, и смотрю.

Улыбка превращается в оскал, из задумчивого взгляда получается глуповатое косоглазие, геройская грудь рахитично съёживается. Фотографируешь могущественного человека, представляю я себе, как он со своего балкона милостиво приветствует ликующую толпу народа, а на фото видно, как он рухнул за парапетом на колени, прикрыв голову руками. Щёлкнешь чудесную красавицу, а снимок покажет её истинное уродство. Маски превращаются в лица.