Книга Уроки Джейн Остин. Как шесть романов научили меня дружить, любить и быть счастливым - Уильям Дерезевиц

Эпилог

Шел мой четвертый год в Бруклине. К началу сентября я добрался до середины третьей, последней, главы диссертации и вновь вернулся к преподаванию. Мой друг из Коннектикута, тот, что влюбился в прошлом году, задумал жениться. Свадьбу запланировали на ноябрь, но в выходные после Дня труда[41] он и его будущая жена устроили вечеринку в новом доме, чтобы все друзья познакомились заранее.

Невеста выросла в Кливленде, и ее лучшая подруга – она была ей как сестра, все равно что Марта Ллойд для Джейн Остин – собиралась приехать на праздники. Я знал о ее визите, знал, что она свободна, но мы с самого начала не поладили. Когда я пришел к друзьям, они слушали Фрэнка Синатру; я большой поклонник его творчества, но мне зачем-то понадобилось привлечь всеобщее внимание едким замечанием: «Может, послушаем не такое старье?», и она тут же – вспомните Дарси и Элизабет – решила, что я придурок.

Потом мы потеряли друг друга из виду в толпе гостей, и я почти забыл про ее существование, как вдруг спустя пару часов обнаружил – еще одна сцена в духе «Гордости и предубеждения», – что мы поглощены увлекательным, серьезным разговором. Речь шла о политике; как я позже выяснил, моя собеседница, подобно героиням Остин, пыталась незаметно выяснить мои взгляды на жизнь. Пока мы общались, до меня понемногу стало доходить, что та, на которую я едва взглянул поначалу, – не представляю, о чем я думал, – была, по меткому выражению мистера Дарси, одной из самых прелестных женщин, которых мне доводилось встречать. Другими словами, она была не просто хороша собой, она обладала чарующей внутренней красотой.

Мы увлеклись друг другом не на шутку еще до конца вечеринки. Я задержался в гостях на все выходные и впал в отчаяние, когда пришла пора расставаться. Однако ни я, ни она не желали завершения этой истории. Вскоре мы обнаружили, что висим на телефоне часами, забыв про разделяющие нас восемьсот километров. Мы делали именно то, что посоветовала бы Остин: слушали и узнавали друг друга, проникаясь взаимным уважением.

Мы разговаривали о родственниках, описывали собственную жизнь, обсуждали все, что творится в мире. Мне нравился не только ход ее мыслей, но и манера выражать их. Технологии соответствовали эпохе, но в остальном все происходило совершенно так же, как между Элинор и Эдвардом и другими героями Остин. Я исследовал закоулки ее сердца и разума – ее «мысли», «суждения», «наблюдения», ее «воображение» и «вкусы»; она занималась тем же. Незаметно у нас возникло искреннее расположение и уважение друг к другу, которое строится на приятии характера человека, а не его внешности. Внешне-то мы уже давно друг другу понравились, и в те выходные после праздника успели не только поговорить, но, оказалось, что духовная близость представляет для нас не меньшую ценность, чем телесная. К сожалению, в отличие от героев Остин, мы не могли видеться. Наша связь была бесплотной: два голоса встречаются в ночи, две души заводят разговор и наслаждаются своим уединением. Только мы, и больше никого.

– Я схожу по ней с ума! – сказал я невесте своего друга.

– Держи себя в руках, – ответила она. – Ты ей тоже нравишься, но если будешь на нее давить, то все испортишь.

Я старался, но это было нелегко. Я вдруг понял, что женщина, чей голос ласкал мой слух по ночам, – интересная, яркая, чуткая, потрясающе проницательная. Она умела говорить и умела слушать. Она была умна, но не умничала, многое знала, но не кичилась этим. К тому же за словом в карман не лезла – Остин это явно оценила бы. Я рассказал ей о знакомом, который как-то хвастался большим словарным запасом и при этом не мог сказать, чем отличаются прилагательные «бессильный» и «безвольный», он просто не знал их значения. «Зато я знаю разницу, – выпалила она. – Один не может, другой не хочет».

Она была совершенно не похожа на меня и всех моих предыдущих женщин. Она выросла в обеспеченной семье, но не имела престижного образования и не стремилась сделать карьеру. Она трудилась официанткой, совсем как та девушка, с которой я расстался, когда впервые начал читать «Эмму», и которую тогда глубоко презирал. Она успела побывать чистильщиком обуви, продавцом в музыкальном магазине. И сейчас работала на полную ставку, одновременно завершая образование в местном государственном колледже. Более того, она дружила с людьми, с которыми я, сидя в своей башне из слоновой кости, едва ли перемолвился бы словом: рабочими, свободными художниками, панками, бродягами, старыми хиппи.

Голос члена Лиги плюща, звучащий в моей голове и доставшийся мне по наследству, захлебывался в истерике от непрестижности подобного знакомства. Голос жителя Нью-Йорка, в котором легко угадывались интонации моих богатых приятелей и друзей из давнего, привычного окружения, презирал это знакомство за «серость». Но благодаря «Эмме» я понял, что жизнь не изучишь только по книгам. А «Мэнсфилд-парк» напоминал, что человека делают не деньги и не «успешность». И теперь мне не было дела до чужих голосов. Я усвоил уроки Остин и знал, что не стоит искать собственное отражение; наоборот, нам нужен кто-то иной, нежданный-негаданный, способный помочь расти. Я чувствовал, что, преодолев свои дурацкие комплексы, открою для себя безграничные возможности.

Спустя месяц после памятной вечеринки она приехала в Бруклин, чтобы понять, стоит ли нам продолжать отношения, учитывая все грядущие сложности. Но, выясняя, способны ли мы полюбить друг друга, мы обнаружили, что уже любим. Чувство развилось так незаметно, что, как говорила Элизабет Беннет, невозможно было сказать, когда оно возникло.

Город никогда не казался мне таким прекрасным, как в те дни. Проходя по знакомым улицам, внезапно изменившимся до неузнаваемости, я нес свою любовь, словно невидимую корону. До сих пор мне казалось, я знаю, каково это – любить, но я ошибался. Раньше чувство жило внутри меня, но теперь оно словно вырвалось на свободу, преображая все вокруг, даже воздух, которым я дышал. Я всегда считал, что люди сами решают, начинать ли новые отношения. Но эти отношения я не выбирал – они сами меня выбрали. И ответ на вопрос, способен ли я любить, нашелся сам собой.

Естественно, не все шло гладко. Конечно, у нас случались ссоры. Люди не идеальны, по крайней мере, я – точно нет. Когда что-то случалось, я тут же уходил в глухую оборону. Но меня спасали две истины, усвоенные благодаря Остин. Первая – мнение моей девушки столь же важно, сколь и мое собственное, хотя до смерти тяжело вспоминать об этом в разгар спора. Второе – необходимо признавать свою неправоту, как бы ужасно и унизительно ни казалось проигрывать битву, в которой я так яростно и самовлюбленно защищаюсь. В итоге поражение шло мне на пользу.

В минуты или часы отчуждения, в вихре криков и оскорблений всегда наступал момент, когда в голове на мгновение прояснялось, и я чувствовал, что должен извиниться перед своей девушкой, чего бы мне это ни стоило, до того, как все мосты окажутся сожженными. И за это меня будет ожидать награда – я получу новое знание, стану взрослее. Мне не придется повторять свои ошибки; я вырасту духовно, как человек и как ее избранник. Это чувство было подобно спасительному канату, брошенному в подземелье, куда я сам себя загнал; оно позволяло мне выбраться наружу, обратно к свету и любви. С ней происходило то же самое. Мы учились друг у друга прощать и просить прощения.