Книга Ты была совсем другой - Майя Кучерская

Однако нужно было работать, и она выздоровела, вернулась за знакомую стойку и в прежнюю жизнь, загнав, затоптав всю эту историю подальше. А потом вдруг получила поздравление на Восьмое марта. «Любимая! С праздником! Оставайся такой же красивой, женственной, ласковой! Соскучился – не могу. Как тебе Будапешт, едем на четыре дня? Через три недели, делай паспорт-визу скорей, расходы – не вопрос». А ей что Будапешт, что Париж – и в России-то бывала только в Петербурге да у бабки с дедом – под Дивногорском, ездила одними и теми же дорогами изо дня в день.

2.

Будапешт встретил их во всей своей имперской, чуть истертой роскоши, но проступавшую ветхость скрадывал мягкий солнечный свет. Поднимались на гору в замок, парились в купальнях, здесь Люся увидела наконец Олега целиком, с головы до ног, издалека, и любовалась его телом – да ты у меня совсем молодой! «Я хочу жить вечно, знаешь? – улыбался он, глотая, а, значит, разрешая это вот «у меня»! Бродили по зеленому ковру у погруженного в собственный внутренний свет, словно празднующего неведомое торжество парламента, и в парламент записались на экскурсию – Олег только морщился и снимал на мобильный: покажу дома нашим депутатам, как люди живут!

Забрели к вокзалу, поднялись по железным ребристым ступеням на высокий мост над разбегающимися линиями поездов. Тут запылил теплый, весенний дождичек, но Олег стоял, не хотел уходить, дышал – обожаю этот запах, и дорогу, я ж на железке вырос, все детство под платформами прошло, все игры там, и гвозди под составы клали, и крышки из-под «Жигулевского», сами тоже ложились – жесть! Валюху так исколошматило, хоронить было нечего, я… чудом только не погиб, когда встал поезд, прям передо мной, остановился, стоит и стоит, поднимаю голову, хочу бежать – чтобы не разглядели меня, а он тронулся уже, да так беззвучно, так быстро, еле успел обратно, описался тогда даже, пацанам соврал, что в лужу лег, но легче помереть было, чем не ложиться так, девчонки знаешь как смотрели… – он глядел на нее из прошлого, и Люся видела не лысого, видавшего виды мужчину – мальчишку.

Дождик припустил сильнее, Олег схватил ее за руку, они побежали.

Бежали по узкому – так и ходившему под ногами с ржавчиной по краям мосту, прыгали по ступеням, через пустоту площади – к домам, но негде было укрыться, ни кафе, ни козырька! Настигли девушку с белым косматым псом, свернувшую в подъезд, за миг до того, как высокая дверь закрылась, Олег подхватил ее, тяжелую, крепкую – подержал беззвучно, подождал, пока девушка утопает куда-то наверх, хлопнет дверью – и распахнул: проходи.

Вот что, оказывается, здесь скрывалось за высокими дверями подъезда: не лестничная площадка – прямоугольный аккуратный дворик. На втором этаже по периметру тянулись балконы в резных решетках. На одном застенчиво сушились простыни, банное полотенце, в центре двора зеленела клумба, по краям торчали цветочные горшки с фиалками. У железной стойки в правом углу рядком выстроились велосипеды. «Конюшня!» – фыркнул Олег, и она засмеялась.

Следующего прохожего они уже нарочно подстерегли, молча двинулись вслед, едва этот темноволосый паренек с рюкзаком нырнул в подъезд – настигли в три беззвучных прыжка, и снова успели! Придержали дверь и вошли. Этот двор был другим: у лестницы сгрудились детские самокаты всех калибров, по диагонали напротив стояла синяя прогулочная коляска с полосатой зеброй-погремушкой на сидении, один балкон был густо завит сухим, еще не зацветшим плющом. На островке в середине рос садик, тоже пока голый, но с набухшими почками – слива, вишни, два непонятных куста. Но Олег определил: «надо ж, крыжовник!» В предыдущем дворе жили, кажется, студенты, здесь – явно семьи с детьми.

Так они воровали чужую жизнь, бегая из дворика во двор, прячась от дождя, то налегавшего, то слабевшего, но вскоре дождь кончился, из-за тяжких туч пробилось вечернее слабое солнце, они шли по блестящей улице, мимо сверкавших влагой машин, Олег стиснул ей руку.

– Я так влюблюсь в тебя, слушай!

Она тихо заплакала в ответ и сама удивилась остроте своих чувств: раз влюблюсь, значит, еще нет, не влюбился. Он не понял, привлек к себе, стал вытирать ей поцелуями слезы – прямо посреди улицы.

– Зачем я тебе, ну зачем?

– Чтобы обнимать тебя, вот так…

– Я не могу так, я ничего не знаю про тебя, где ты, с кем там, не знаю даже, когда мы увидимся снова, увидимся ли еще…

Олег ничего не отвечал, молча смотрел на нее, ей казалось: в самом деле влюбленно.

И потом снова потянулась снежная пустыня, на этот раз, правда, он даже несколько раз позвонил и слал эсэмэски, и снова внезапно позвал с собой, в короткую командировку, так мелькнул черноснежный Норильск длиной в сутки, с жуткой какой-то гостиницей – вытертый ковер из прошлого века, люстра с пластмассовыми висюльками из советского детства. Ни дерева не встретилось им, ни кусточка, кроме двух центральных парадных улиц, весь этот город был погибающая окраина – полуразрушенные заводы, обвитые темно-рыжими трубами, заброшенные, в трещинах и темных провалах окон дома, горы снега, покрытого черным шлаком. Олег разводил руками:

– Как на Луне.

Она подхватила: мы и есть с тобой на Луне. Приземляемся – разлетаемся по домам.

– Дом, ты бы видела, какой я построил себе дом! – неожиданно оживился он.

Они катились на такси, уже в аэропорт, черный снег, наконец, кончился, потянулась белая равнина с вышками.

– Нет, не дом, – говорил Олег, – дворец настоящий, три этажа, каждый этаж в своем стиле, деревянный, оловянный, стеклянный, все с двумя «н» – главный архитектор наш мне это все проектировал, Дима Теряев…

И тут же на улыбке, шутке? оборвал себя, снова молчок. И в эту странную поездку, на которую согласилась с надеждой – всего на день! значит, скучает! вдруг что-нибудь да значит? Ничего почти о нем не узнала, а на вопрос: Как ты жил без меня? усмехнулся: плохо! И не спросил: ну, а ты? Ты как жила? Только купал ее в новых порциях анекдотов – одна женщина, один мужик, лежат два наркомана в больнице, про Обаму, но и про Рейгана – она покорно смеялась, но не запоминала ничего, тут же улетали и лопались эти воздушные шарики смешной пустоты.

После Норильска Люся решила: хватит. Хватит этой лунной жизни. И если б лунной. Тосковала потом по нему так! опять хотелось спрятаться у него под мышкой и чтобы все повторялось. Ощущала себя женщиной, пробужденной, отогретой, красивой – не нужной. Хватит.

Но когда еще через три недели позвонил и позвал в Грузию – завизжала, обрадовалась так, будто зовет замуж. Да-да, перезвони через 15 минут, и уже шагала по коридору в директорский кабинет, отпрашиваться. Директор, полная, резкая и не любившая церемоний Елена Васильевна, из первых маминых учениц, когда-то и позвала Люсю к себе под крыло, в ответ на сбивчивые и немного виноватые объяснения глянула понимающим взглядом: «Какая ты счастливая, Люд. Не каждой ведь выпадает. Весь мир поглядишь».

3.

Перед Тбилиси пришлось открыться маме, уезжала надолго, никак было не объяснить. Мама, преподаватель немецкого в техникуме, а в последние годы ревностная прихожанка их вновь открытого собора, сначала даже оживилась, начала расспрашивать, но Люся только пожимала плечами, и мать наконец замолчала, поглядела на нее с укором: