Книга Мой маленький Советский Союз - Наталья Гвелесиани

Как же наг человек, если лишить его маленькой личной правды!.. И как его жалко!.. Иногда мне хотелось стать переводчиком, который доносит друг до друга истинные мотивы людей. Ведь люди часто говорят меж собой как иностранцы – в одни и те же слова и жесты вкладывают совсем разный смысл и тем самым запутывают друг друга. Мало кто умеет доносить свои мысли до другого – и еще меньше умеют в другого вчувствоваться. И похоже, что первый из таких не умеющих – я. Все горазды быть переводчиками, прежде чем научатся переводу.

– Подумаешь, машина, – роняю я тоже насмешливо. – У нас вот есть «жигули», но я в них сидела не больше пяти раз. Зачем, когда есть такие чудесные, звенящие голубые трамваи?… Самый экологический чистый вид транспорта, между прочим.

Неожиданно мне возражает Регина с проскальзывающей в голосе обидой:

– Не надо!.. У тебя, Маша, вечно те, кто имеет автомобиль, оказываются плохими… А наш отец, между прочим, тоже имеет автомобиль.

– Ну, твоему автомобиль нужнее – он же начальник экспедиции. А мой – только начальник партии, – тороплюсь я сгладить неловкость шуткой.

– А я, когда маленькая была, думала, что твой отец главнее моего, ведь он руководит целой партией. – Регина уже улыбается.

Регина и Жанна дружили с первого класса, но в восьмом между ними, как рассказала мне Ия, пробежала какая-то кошка, и с тех пор они не смотрят друг на друга. Мне это непонятно. Не могу представить, чтобы мы с Ларисой из-за какой-то там кошки, заслонившей обзор, не разговаривали больше одного дня. Вот бы поработать между ними переводчиком, чтобы они снова подали друг другу руки. Но кто ж меня послушает…

И вот – день рождения.

Наш класс, нагрянув к Надежде Георгиевне домой без приглашения, все-таки втаскивает в прихожую перевязанную ленточками, разрисованную фломастерами, с поздравдениями, написанными от руки, огромную коробку, внутри которой стиральная машина.

– Входите, входите, ребята…

Надежда Георгиевна в некотором замешательстве. Увидев коробку, она делает было протестующий жест.

– Надежда Георгиевна, а правду говорят, что, для того чтобы бюст стал больше, надо съесть баранье яйцо?

– А разве бараны несут… По-о-чналов!..

Мы со смехом вваливаемся в большую комнату, где за накрытым столом уже сидят сестра Надежды Георгиевны, ее племянник, брат Марианны и две учительницы из нашей школы. Брат Марианны подмигивает. С учительниц можно писать картину «Не ждали». Я не вижу признаков нищеты, о которой все время твердили Ия с Марианной. Есть стол, стулья, есть книжный шкаф, диван, телевизор, шифоньер. Что еще надо? Обои несовременные? Ну и фиг с ними!

Вдруг в комнату вбегает с мячиком в руках щуплая, но необычайно подвижная старушка. Подскочив к Надежде Георгиевне, не отрываясь от игры с мячиком, который она дробно ведет по полу, старушка капризно спрашивает:

– Мама, а мне уже можно съесть пирожное?

Шум моментально стихает. Никто не смеется.

– Пойдем в твою комнату.

Взяв старушку за плечи, Надежда Георгиевна быстренько уводит ее.

– Мама у Надежды Георгиевны в последнее время стала немного склерозная, – тихо поясняет Марианна с нежностью в голосе.

Весь оставшийся вечер я сижу на подоконнике как ушибленная. Этот случай со старушкой расстроил меня до слез.

6

Этим летом Лариса ездила с отцом в Москву и по моей просьбе сходила на могилу Высоцкого на Ваганьковском кладбище. Положив цветы от нас двоих, она сфотографировала для меня могилу.

Лариса уже восьмиклассница, она догнала и перегнала меня в росте, длинные светлые волосы ниспадают до пояса ровной блестящей рекой. У нее прямая осанка, уверенная, плавная и при этом размашистая походка. Мужчины оглядываются ей вслед, мальчики ходят следом на почтительном расстоянии, готовые записаться хоть в пажи. Но в пажи их по-прежнему не берут.

Лариса нешуточно занялась спортом – пятиборьем – и часто ездит с командой на соревнования. Во дворе мы встречаемся теперь редко. Но все равно находим время на то, чтобы пообщаться. Обычно мы идем в центр и, погуляв немного, отправляемся в какой-нибудь кинотеатр. Мы, можно сказать, коллекционируем кинотеатры – обошли, наверное, все, какие только есть в Тбилиси. Лариса любит французские и американские фильмы, а я – французские и советские. Но в принципе нам все равно что смотреть, да и фильмы повсюду чаще всего идут дурацкие. А еще мы ходим в Оперный театр на утренние спектакли и пересмотрели уже весь репертуар. Бываем мы и в ТЮЗе, и в Театре имени Грибоедова.

Передав мне фотографию, Лариса сказала:

– Знаешь, когда я была на спектакле в Театре на Таганке, ну, ты сама советовала мне сходить, в антракте ко мне подошел один очень интеллигентного вида мужчина, сказал, что он режиссер, и предложил сниматься в кино. Напел мне, что я очень фотогенична и что у меня есть это… как его… какой-то драйв, короче. Взял мой адрес.

– Ну и что?

– Ничего. Просто я думаю: а что, может, и правда податься в киношники?

– Наверное, этот режиссер хотел… эээ… как бы это помягче выразиться… сделать из тебя в дальнейшем конфетку для себя.

– Не думаю. Он уже старенький был, в папаши мне годится. Но лицо правда интеллигентное.

– Ну и что? У всех у них лица интеллигентные.

– Возможно. Но адресок с телефоном у меня тоже есть. Может, когда и позвоню. Мало ли, вдруг им понадобится еще одна королева бензоколонки?

Лариса подарила мне книгу статей и интервью Василия Шукшина «Нравственность есть Правда», которая случайно оказалась в ее домашней библиотеке. Прочитав стихи Высоцкого на смерть Шукшина, я так прониклась, что стала выискивать все, что Шукшин написал. В библиотеках его книг почти никогда не было на полках, и приходилось записываться в очередь. А тут еще наш драмкружок поставил по его сказке «До третьих петухов» потрясший всю школу феерично-саркастический, философский и в то же время щемящее-трогательный спектакль. За Жанной потом долго ходили младшие школьники и с тоской в голосе повторяли: «А ты мне ребеночка сделаешь?» То же самое они спрашивали друг у друга, пожимая плечами и разводя руками, прочерчивая в воздухе круг. Жанна играла дочку Бабы-яги, во время одной из сцен она подходила к стоявшему к ней спиной Иванушке и спрашивала, полыхая смолисто-черными глазами-углями: «А ты мне ребеночка сделаешь?» Так наша школа узнала, еще задолго до нашумевшего советско-американского телемоста с Владимиром Познером, что в Советском Союзе секс – есть!

А за мной в свое время ходили третьеклассники, крича издали: «Свинушка! Свинушка!» Подросшие, они и теперь иногда небрежно роняют на ходу, вводя в ступор моих подруг, которые не в курсе: «Привет, Свинушка!»

И вот после Шукшина – новый спектакль: по песням и стихам Владимира Высоцкого, премьера которого намечалась к нашему выпускному.

Сама идея почему-то встретила нескрываемый ужас у нашего педсостава, и я не сразу поняла почему. Но потом мне в руки попала распечатка со стихами на смерть Высоцкого известных поэтов и актеров (я взяла ее с парты Жанны и Марины). Я начала читать, и перед глазами все поплыло от внезапно прорезавшей сердце боли. Так не читают, так разматывают бинты. Я с горьким изумлением узнала, что было еще и такое: