Книга Живописец теней - Карл-Йоганн Вальгрен

– Как посмотреть… Очень трудно оценивать в деньгах вещи, которые нравятся.

– А тебе нравится Буше?

– Кто?

– Французский живописец эпохи рококо… А Кройер? Поэт Скагена? Впрочем, ладно… забудь.

На юго-востоке клубились грузные ноябрьские облака. Наверное, тот же самый циклон, что вчера посетил Украину, но там была настоящая снежная буря, а здесь бурю предлагали в более умеренном, социал-демократическом издании.

– О чем мы говорили? – спросил психотерапевт. – А, да… о смерти твоего отца. Ты знаешь, о чем я подумал? Может быть, ты похож на него больше, чем хочешь признать…

– Никакого сходства. Мой отец был… – «немецкий педераст и фальсификатор», чуть не сказал Иоаким, но в последнюю секунду решил сделать финт в стиле Златана Ибрагимовича: – Мой отец был достойный человек, а я – нет.

– Значит, у тебя есть возможности для роста.

– Отец, например, не ел свои сопли, – к собственному удивлению, брякнул Иоаким, направляясь к стулу.

– Вот как? А ты ешь?

– Я этого не говорил. А если бы и ел – ты стал бы плохо обо мне думать?

– В мою задачу не входит ставить тебе оценки, Йокке, я не расцениваю твои мысли и поступки по шкале «хорошо – плохо». Важно, что ты чувствуешь сам. Речь идет о том, чтобы ты разобрался в самом себе. Это же твои чувства и поведение, не мои.

– Нет, положа руку на сердце – что бы ты сказал, если бы узнал, что я начал поедать козы из собственного носа, как когда-то в детстве? Представь, душевное отчаяние дошло до такой степени, что я выковыриваю лакомства из носа и устраиваю пиршество… не правда ли, мерзко? Признайся…

– Как я уже сказал, в мою задачу не входит осуждать твои действия в личном плане…

У него здесь тихо, как в церкви, подумал Иоаким. Ему так и не удалось разобраться, живет Эрлинг в этой квартире или арендует ее для приема обитающих в центральных районах Стокгольма миллионеров-невротиков. Если вдуматься, он вообще ничего не знает об Эрлинге – есть ли у него дети, женат он или одинок, болеет за футбол или предпочитает театр. Напротив него сидит человек, знающий про него все, каждую неделю вынимающий у него из кармана тысячу крон за то, что копается в его жизненных ошибках, в скопившемся на дне сознания мусоре, внедряется в его душу… человек, настаивающий, чтобы Иоаким открывал перед ним все свои секреты, и ни словом не обмолвившийся о своих собственных. Это несправедливо.

Ты что, собираешься отправить это в рот? – спросил внутренний голос, посещавший Иоакима в последнее время все чаще. – Фу, какая гадость! Поросенок!

– В таком случае рискну предположить, что это новый вид злоупотребления, – сказал Эрлинг, – ты же злоупотребляешь порнографией. Это все явления одного рода, попытка убежать от настоящих чувств. Как только настоящие чувства дают о себе знать, ты стараешься избегать их с помощью временного возбуждения… так и рождается зависимость.

Иоаким не сразу понял связь между понятиями «порнография» и «злоупотребление», хотя это словосочетание подвело опасно близко к намекам его приятеля Андерса Сервина три недели назад. Речь тогда шла о его доме на Готланде. В настоящий момент Иоаким временно сдавал его одному из деловых знакомых Андерса, и ему сейчас вовсе не хотелось об этом вспоминать, а вернее сказать, вообще не хотелось думать об этой затее, хотя она и приносила деньги. Но он понимал, что очень скоро будет просто вынужден думать, а может быть, даже что-то решать, потому что в том самом доме на Готланде меньше чем через двое суток он должен встретиться с сестрой и свояком. По-видимому, в связи с воспоминанием о Юлии Тимошенко и распутыванием одного из самых отдаленных узелков Сети в голове его возник некий семантический беспорядок. Узелок этот был вот какой: в Интернете обнаружился постоянно пополняемый удивительный подраздел наиболее типичных извращений – он немедленно нарисовался, как только порносёрфингист-любитель Иоаким, в попытке найти похожую на Юлию Тимошенко голую красавицу, написал два ключевых понятия: «секс плюс прическа кренделем»… и тут же выяснилось, что есть целый сайт, посвященный так называемому прецельсексу, то есть сексуальному общению с солеными кренделями. Иоаким до этого и понятия не имел, что можно делать с солеными кренделями, он-то думал, что они предназначены для еды. Оказывается, не только.

Дрожащая серо-зеленая протоплазма, она уже по пути к твоему благородному языку, – с совершенно новой, писклявой и испуганной интонацией произнес внутренний голос. – И тебе не стыдно?

– Конечно, тебе не повезло, – участливо сказал Эрлинг, – отец ушел как раз тогда, когда мы начали приближаться к сердцевине твоих проблем. Может быть, в завершение сеанса поговорим немного о скорби, прежде чем двигаться дальше… У нас есть еще несколько минут.

С кренделями можно делать что угодно, мысленно ускользнул Иоаким от темы, поскольку никакую скорбь сейчас он просто не мог себе позволить. А крендели… Можно, к примеру, засунуть полумягкий член в одну из этих пустот, а другие пусть объедают самые вкусные участки. Можно также надеть несколько крендельков на соленую палочку, и они будут работать как сухой и соленый буфер между двумя половыми органами. Можно предоставить соленым кренделям исследовать женские отверстия и полости… Эти изделия настолько прочны, что годятся почти на все.

– Мои проблемы не в том, что папа умер.

– А в чем же, Иоаким?

– В каком порядке? По мере уменьшения или по мере нарастания?

– В каком хочешь, Иоаким.

– Женщина, которую я люблю, ушла от меня к русскому борцу и не отвечает на мои мейлы. Это раз: меня бросили. Второй пункт: я собираюсь за ней следить. Начну сегодня же. Меньше чем через час, как только отсюда вый ду. Пункт третий: мое финансовое положение чуть лучше, чем весной, но в перспективе не выдерживает никакой критики. Пункт четвертый: в моем летнем доме происходит что-то весьма сомнительное с моральной точки зрения. Пункт пятый: моя сестра собирается туда приехать…

Он продолжал механически перечислять запутанный список неудач последних месяцев, в то время как его истинное «я» не могло оторваться от утреннего стыдного происшествия, о котором въедливо напоминал ему внутренний голос. Определенно, если быть честным (вообще-то честность не являлась его сильной стороной) – это происшествие должно было бы занять первое место в горестном списке, а вслед за ним сразу следовал бы взлом электронной почты Сесилии, совершенный им накануне вечером. Но он не стал бы об этом рассказывать своему психотерапевту даже под угрозой смерти. Забыв время и пространство, в девять утра он сидел на изрисованном сиденье в метро – и вдруг очнулся, почувствовав, что на него смотрят. Если бы он сам находился среди публики, особенно в то время, когда был студентом в институте кино, он дал бы следующую раскадровку: какой-то несчастный входит в метро в час пик, садится и впадает в постмодернистское забытье… но быстро очухивается, потому что вокруг наступает полная тишина. Смена кадра: герой глазами пассажиров (маловыразительная китчевая музыка по восходящей секвенции, бросается в глаза эстетика Русса Майера[56]). Аристократически выпрямленный указательный палец направляется в полуоткрытый влажный рот (крупный план рождает эротические ассоциации)… и тут несчастный внезапно осознает, чем занимается, – на пальце балансирует нечто трудноопределимое… что же это такое?.. Наезд, и теперь видят все: реальная порция носового содержимого по пути в жадную пасть… Стоп! – кричит кто-то (оператор? Бог?), а оскандалившийся герой выскакивает из вагона, благо поезд задержался на Уденплане из-за сбоя сигнализации.