Книга Полет орла - Валентин Пронин

– Император Александр счел наилучшим предстать перед европейскими дворами в образе кроткого монарха, исполненного христианских добродетелей. – Дибич почесал в затылке. – Слишком дорога цена за царскую кротость. Что ж, Сеславина послали в самое пекло. Поскачем и мы туда же, Алексей Петрович. Сражение сие все равно решит участь Парижа.

VI

Было сырое, туманное утро. Дождь шел такой мелкий, что казался растянутой в сером небе необъятной рыбацкой сеткой. Седой туман поднимался над полями и виноградниками.

Бывший наполеоновский комиссар по продовольствию Анри Бейль, который некоторые свои журнальные статьи подписывал псевдонимом Стендаль, высунулся из окна дилижанса и прислушался. Слышен был гул, сразу напомнивший Бейлю вступление «великой армии» Наполеона в Москву. И вот он снова слышал звуки подков тысяч лошадей, приближающихся к Парижу. Первые лучи солнца осветили Орлеанское шоссе до самой дальней черты горизонта. Сразу обнаружились нескончаемые, извивающиеся по дороге колонны войск. Среди них заметны были большие контингенты кавалерии. Это была конница с пиками, в знакомых высоких шапках казаков.

Русские войска, выступив на рассвете, шли последним походом.

Итак, солнечным утром девятнадцатого марта войска союзников торжественно вступили в Париж. Через несколько дней Наполеон отрекся от престола. Кампания была завершена, война – окончена.

Отправленный парламентарием в стан к неприятелю, капитуляцию города составил и подписал от имени русского командования полковник Михаил Орлов, сразу произведенный за это в генерал-майоры.

Маршируя под Триумфальной аркой, солдаты говорили: «Пришлось батюшке Парижу поплатиться за матушку Москву».

На улицах Парижа русские пехотинцы кормили кашей голодный французских мальчишек. Вдоль бульваров ехали казаки в чекменях, в бараньих шапках, с дротиками и кривыми саблями, за ними татарские и башкирские полки в малахаях, халатах и кольчугах, с луками и колчанами оперенных стрел. Их скуластые узкоглазые лица приводили обожающих экзотику парижанок в восторг. Башкирских джигитов называли «северные Амуры».

На Елисейских полях расположилась гвардия. Усатые гренадеры, отдыхая на бивуках, пели песню, сочиненную неведомо кем, и вздыхали по родной стороне. А песня была удалая, но с грустью и тоской:

Уж ты, Париж, ты, Париж,Париж славный городок!А есть получше ПарижочкаРаспрекрасная Москва:Москва мощёна – вымощена,Белым камнем вылощена!..

А еще пели на слова Нелединского-Мелецкого песню, распространенную в народе:

Ох! Тошно мнеДа на чужой стороне,Всё уныло,Всё постыло…Разлюбезной моей нет… эх!

Какие-то французские музыканты, слушая эти незатейливые песни, приходили в неистовый восторг и пытались перекладывать их на ноты. Франты в цилиндрах и фраках подпевали и расспрашивали о содержании песен русских офицеров, знающих французский иной раз не хуже парижан.

К неописанной радости победителей примешивалась горечь и злость, когда узнавали о том, что император Александр превозносит якобы неизмеримую доблесть австрийцев и пруссаков. Вновь назначенному им коменданту Парижа французу Рошешуару предписано было строго следить за поведением русских офицеров, которые могли будто бы не соблюдать европейские приличия.

Последние подвиги генерал-майора Сеславина были отмечены высшей степенью ордена Анны, а также иностранными орденами: австрийским – императрицы Марии-Терезии и прусским – Красного орла. Сумской гусарский полк, с успехом действовавший под командой генерала, получил знаки отличия на кивера и георгиевские штандарты.

Воспользовавшись двухмесячным отпуском для излечения ран (число которых в последнюю кампанию увеличилось еще на две), Сеславин в мае отправился снова в Теплиц. Целительная вода минеральных источников привлекла многих русских офицеров, сильно израненных в жестоких сражениях.

Сеславин поселился в одной из довольно приличных гостиниц. Он помнил благотворное влияние теплицких вод. Однажды, придя на лечебную процедуру, он увидел красивого офицера примерно своего возраста, подполковника гродненских гусар. Они познакомились. Подполковника звали Евгений Назимов. Сеславин от кого-то слышал про его храбрость и честный прямолинейный характер. Они сблизились, обсуждая только что прошедшие сражения, вспоминая погибших друзей, соратников, командиров. Невольно обсуждая всевозможные политические события, как международные, так и постепенно переходя на внутренние.

В частности, при одной из бесед Назимов рассказал новому приятелю забавную, но и отталкивающую в своей сути историю.

Оказалось, что, наблюдая в пешем строю смотр войск перед входом русской кавалерии в Париж, император Александр, спросил жавшегося рядом с ним своего любимца генерала Аракчеева:

– Что это? Не узнаю полка. Чьи люди?

Присутствующий здесь же Адексей Петрович Ермолов тоже показал на коричневую массу гусар, идущих церемониальным маршем.

– И я не узнаю полка, Ваше Величество. Никогда со мной такого не случалось. Мундиры непонятного цвета, – сказал он.

Светло-голубые глаза Александра загорелись гневом, но, быстро овладев собой, он очаровательно улыбнулся. Император поправил треуголку с перьями и приложил к близоруким глазам лорнет.

– Это ахтырцы, государь, – пояснил стоявший вблизи Аракчеев, во время оккупации Наполеоном Москвы уговаривавший царя заключить с ним мир.

– Ты надо мной трунишь, – добродушно смеясь, обратился Александр к Аракчееву. – Когда же это у ахтырцев были коричневые ментики и желтые шнуры? У них всегда голубое обмундирование имелось, с серебром.

Рассказывая об этом уже всем известном случае, Назимов произнес с досадой:

– И эта подлая крыса, этот Аракчеев, которого во время Отечественной войны и вони не имелось на полях сражений, прогнусавил императору: «А это, государь, дело особенное. Они, ахтырцы-то, в дороге голубые мундиры поизорвали, серебро поизносили, а в каком-то монастыре женском у французинок рясы суконные отняли да и пошили себе мундиры. Чтобы в Париж-то было в чем войти. И обошлося бесплатно, хе, хе…»

– Молодцы, ахтырцы!.. э… проявили смекалку, – слегка заикаясь, сказал Александр. – Быть по сему.

Аракчеев позвал адъютанта и вполголоса приказал ему внести в специальную книгу высочайшее повеление о присвоении гусарам-ахтырцам новой униформы.

– И ведь не раз был уличен в злоупотреблениях, в подворовываньи казенных денег, – сердито говорил об Аракчееве Назимов. – А тут, перед входом в Париж, для прославленного в сражениях полка ахтырских гусар не нашлось в ведении Аракчеева средств для настоящей формы. И император всегда с ним согласен, всегда его паскудными происками удовлетворен.

– Я ведь после смерти императора Павла долго находился в непосредственном подчинении генерала Аракчеева, – задумавшись, вспомнил Сеславин. – Слава Богу, сдавая дежурство в гвардейском полку конной артиллерии, ни разу нареканий от него не имел.