Книга Райская птичка - Трейси Гузман

– Как думаешь, что это?

Она подняла бумагу к свету, и Финей стал читать документ, беззвучно шевеля губами. Потом он нахмурился и перечитал его снова.

– Элис, разве ты не говорила, что вы с Натали продали дом в Коннектикуте?

Элис без предупреждения занесло на тридцать пять лет назад, да с такой скоростью, что у нее перехватило дух. Она услышала, как градины разбиваются о крышу, и почувствовала озоновый запах, который оставляли по себе удары молний. Ветер завыл, как зверь, завизжал и застонал, заскребся в двери. Она почувствовала пронизывающую боль внизу спины, от которой ее чуть не согнуло пополам.

– Мы действительно продали его. Сразу после урагана. Натали сказала, что после подтопления у нас серьезно повредился фундамент, а денег на ремонт не хватало. Мы выставили его на продажу как есть. Человек из агентства недвижимости сразу нашел покупателей. Молодую пару.

С ребенком, подумала она, но вслух этого не сказала.

– Это похоже на договор между доверенным лицом Кесслеров и компанией по управлению собственностью «Стил энд Грин». Последняя выступает в качестве агента по аренде недвижимости, которой владеет доверитель. Речь идет о жилом доме № 700 по улице Стоунхоуп-вэй в городе Вудридж, штат Коннектикут.

– Не может быть. Это наш старый адрес. Дом продали. Возможно, тот агент работал на «Стил энд Грин»?

– Не помнишь, ты ничего не подписывала?

– Нет, конечно, нет. Я бы никому не отписала наш дом. Я вообще не хотела оттуда переезжать.

Финей пошарил в коробке и достал другие документы:

– Вот подписанное арендное соглашение. Элис, ваш старый дом не продали. Эта собственность сдается в аренду. Судя по всему, Натали получала чеки от управляющей компании.

– Но она говорила, что мы должны уехать. И у нас никогда не было денег…

Воспоминания, которые она силилась подавить, ворвались назад рваными осколками. Голубовато-зеленые обои в прихожей, которые казались шелковыми, когда она водила по ним кончиками пальцев, представляя, будто это озерная гладь; мелодия дверного звонка, из которой таинственным образом пропадала одна нота; скрип третьей ступени на лестнице, ведущей на второй этаж; бабушкино пианино, оставленное матери с условием, что она будет играть на нем каждый день; печной жар и низкие потолки чердака; его тяжелый воздух, насыщенный запахом нафталиновых шариков, желтеющей бумаги и криками маленькой птички, яркими и неистовыми, пронизывающими темноту то у самого уха, то вдали.

– Элис, я пока ни в чем не уверен. Давай я сначала просмотрю остальные бумаги.

Первые дни после урагана слились для Элис в сплошной мрак и смятение. Единственным мерилом времени для нее были уколы стыда, что она оказалась такой слабой, так легко уступила боли и отключилась, а потом с готовностью нырнула в медикаментозный туман и ступор, не желая ничего другого, кроме как умереть для этого мира.

– Не понимаю. Она не хотела, чтобы мы оставались в доме. Почему?

– Дай-ка я еще раз гляну… проверю, все ли я правильно понял. Может, принесешь нам чаю?

Элис пошла на кухню ставить чайник, отмахиваясь от воспоминаний, которые воскресали вокруг нее и сбивали с толку. Где она находится? Который из коридоров? Какая кухня? К тому времени, как она вернулась с чаем, Финей опустошил коробку. Все остальные бумаги он убрал на пол. Стол был полностью усеян содержимым коробки, которую нашли в шкафу Натали. Тут были стопки чековых книжек и расписок о взносе депозитов, бухгалтерские книги с датами на обложках, вырезки из газет, связка писем, открытки, книга.

– Может, пока забудем обо всем этом? Утро вечера мудренее. Что скажешь?

В голосе Финея было ровно столько заботы, чтобы Элис ее заметила, но не сочла навязчивой. Она покачала головой:

– Ты иди, Финей, уложи Фрэнки в кровать. Я в порядке, правда. Только не думаю, что смогу уснуть.

Финей потянулся за реестром чековой книжки из ближайшей стопки и вырвал из своего блокнота чистый лист.

– Значение сна переоценивают. Кроме того, кровать, диван – не думаю, что в его возрасте замечают разницу.

Он принялся листать реестр, периодически выписывая на листик цифры.

Элис любила звук его голоса, только его всегда не хватало. Сладкий рокот его слов лился к ней медовой рекой. Будь она смелее, она привлекла бы его к себе и поймала его слова губами, глотая их, как бальзам, исцеляющий от всего дурного в мире. Вместо этого Элис взяла книгу – «Фрэнни и Зуи»[37] в мягком переплете – и принялась ее листать. Она остановилась, чтобы прочесть пометки на полях, в узком белом пространстве которых едва умещался пухлый, разлапистый курсив Натали: «Книга Фрэнни – зеленый у Сэлинджера символизирует невинность?» и «Где духовный конфликт между Ф. и З.?», потом снова замерла, когда книга раскрылась на той странице, где близко к корешку была заложена открытка и два глянцевых конверта с негативами.

На открытке была красная спортивная машина на фоне американского флага и слово «Корвет»[38], напечатанное большими черными буквами по белому краю. Сверху расползлась белая паутина сгибов. Марки с обратной стороны не было, только дата «22 марта» и несколько предложений, написанных мальчишескими буквами-коротышками: «Можем податься куда угодно. Как насчет Калифорнии? Всегда хотел заняться серфингом. (Шучу, малышка.) Дай мне пару дней. Скажи, где тебя встретить». Подписи не было. Элис повертела открытку в руках. С кем Натали собиралась встретиться?

Она вынула из книги глянцевые конверты, достала из первого ленту негативов и поднесла ее к свету. Плоская история в горело-рыжих тонах. На этой пленке было всего четыре кадра, и, хотя дат на них не стояло, Элис с первого взгляда догадалась, когда их отсняли: в 1963 году, в начале лета, перед ежегодной поездкой на озеро.

На Натали было платье-рубашка с глубоким квадратным вырезом и завязками-косичками на плечах. Это платье ей подарили в октябре, на семнадцатый день рождения. Элис помнила, как Натали прихорашивалась перед зеркалом, как на ярко-синем фоне наряда ее кожа сияла, будто припорошенная перламутром. Мать купила платье только после того, как оно попало в сезонную распродажу, и Натали жаловалась, что придется ждать не меньше восьми месяцев, прежде чем снова потеплеет и она сможет в нем ходить. Но вот наступило долгожданное лето, и Натали стояла, воинственно уперев руки в боки: завитки белокурых волос струились у нее по плечам, а лицо было непроницаемым.

Обстановку Элис не узнавала: пруд, окруженный зарослями высокой травы и полустертыми камнями, изгородь из тонких жердей за спиной сестры, тенистые деревья на заднем плане. В то лето Натали на первые три недели июля отсылали к друзьям родителей, которые вызвались показать ей Смит и попытаться соблазнить ее вкусом студенческой жизни. Возможно, этот внезапный порыв во что бы то ни стало устроить Натали в колледж означал, что родители нашли открытку? Элис смутно припоминала, какой напряженной была обстановка перед отъездом Натали: хлопающие двери, разговоры на повышенных тонах за ужином. Следующее воспоминание с привкусом вины было о том, какое облегчение она испытала, когда Натали уехала и жизнь пошла прежним, размеренным и спокойным чередом.