Книга Оскар за убойную роль - Анна и Сергей Литвиновы

– Так, Николай. Камеру мне!

Амбал с камерой послушался.

– Ну, что стоишь? Начинай!

И тут амбал сделал страшное: подошел к девушке и изо всех сил пнул ее ногой под ребро. Та дернулась, закричала… закричал и щупленький:

– Мало, Николай. Еще!

Николай послушно повторил.

– Ублюдок! – прошептал Толик.

– Помогите… – застонала девушка.

– Теперь в лицо, – хладнокровно приказал дохляк с камерой.

– Ногой? – уточнил Николай.

– Как хочешь, – раздраженно откликнулся оператор. – Только не стой, действуй!

– Нет, пожалуйста! – заплакала девушка.

Но Николая, как и оператора, ее мольбы только распаляли. Удары сыпались, девушка уже не плакала и не стонала, а только дышала – тяжело, как та старая собака, что жила у ближней станции метро…

Толик отвалился от своей щели: его тошнило. Еле удержался, чтоб недавнее пиво не вышло наружу. А потом тихонько, по легкому шажочку, побрел прочь: нет, с такими гадами ему одному не сладить. Одна надежда: чтоб телефон-автомат рядом с подъездом был не сломан. Может, если менты быстро подъедут, то успеют? Успеют эту несчастную красотку спасти?

В то же самое время.

Валерий Петрович

С того момента, как Ходасевич обнаружил видеокамеры в Татьяниной квартире, он звонил ей почти непрерывно. И из ее квартиры, и потом, покуда ехал на частнике к себе, и позже – уже из дома. Но механический голос в трубке с тупым постоянством повторял: «Абонент не отвечает или временно недоступен. Попробуйте позвонить позднее…» На всякий случай Валерий Петрович набирал и Танин домашний номер. Без толку.

И он, всей своей прошлой жизнью разведчика приученный к терпению и ожиданию, теперь не мог ни на чем сосредоточиться. В буквальном смысле не находил себе места: бесцельно кружил и кружил по квартире. Мерил комнаты шагами и в который раз осознавал, что беспокойство за родного человека ни в какое сравнение не идет ни с каким другим беспокойством: ни за любимую работу, ни за друга, ни за себя самого.

Так минуло и семь вечера, и восемь, и девять, и десять…

Поэтому, когда в половине двенадцатого в квартире раздалась резкая телефонная трель, полковник бросился к аппарату со стремительностью, на которую, казалось, совсем не способно его грузное тело.

– Да! – выдохнул он в трубку.

– Валера! – прокричал ему прямо в ухо истерический, заполошный голос его бывшей жены Юлии Николаевны. – С Таней плохо!!

– Что? – помертвело проговорил Ходасевич, уже готовый услышать самую страшную, самую адскую новость.

– Таня в больнице!

Уже отлегло. В больнице – значит, не случилось самого худшего.

– Что с ней?

– Ее избили! Живого места нет!

– О боже, – прошептал он, одновременно испытывая и облегчение от того, что Таня жива, и ужас от неизвестности (что же с ней случилось?), и стыд, и раскаяние от того, что он в очередной раз не сумел уберечь ее. – Какая больница?

– Восемнадцатая клиническая. Это рядом с ее домом.

– Еду.

– Это я – еду! Ребенку сейчас нужна мать! А ты сиди уж! Сыщик!

Таня

Непонятно, где она и что с ней. И что вокруг, и кто рядом. И что с ее телом. Все болит и ноет, и голова кружится, и ломает. Она лежит на какой-то высокой кровати, и незнакомые зеленые стены, и какие-то странные сумерки – то ли закат, то ли рассвет. И чья-то фигура рядом – сидит нахохленная, сухопарая – дремлет. Фигура знакомая – она излучает и заботу, и тревогу, и любовь. Страшно хочется пить. Язык как будто бы превратился в наждак, и губы, и весь рот – тоже.

– Пить… – слабо выдыхает Таня, и фигура рядом с ее кроватью вздрагивает. Господи, да это же мама.

– Проснулась, котинька! – вскакивает она. – Сейчас я дам тебе водички, сейчас дам.

Вода льется в железную кружку, потом Таня чувствует на губах прохладу. Жадно, давясь и разливая, она выпивает воду.

– Напилась?

Нет сил ответить, и Таня кивает.

– Теперь спи. – Осторожные мамины губы касаются Таниной щеки, а потом лба. Только у мамы, и только когда ее ребенок болеет, могут быть такие нежно-заботливые губы – самые ласковые на свете.

– Где… – спрашивает Таня. – Где… я?..

– Ты в больнице, Танечка. В больнице. Все хорошо. – Мама говорит быстро-быстро. Успокаивает, заговаривает беду. – Врачи сказали, что все будет нормально. Тебя даже не в реанимацию поместили, а в обычную палату, представляешь? Так что не бойся, мы здесь одни, в отдельной палате, и больше тут никого нет. Спи спокойно.

Хочется спать, и хотя так болит все тело, на душе отчего-то радостно, тепло и мило. А еще – любопытно. И многое надо понять.

– Что со мной? – спрашивает Таня, и язык по-прежнему шершавится – скребет в пересохшем рту.

– Ты подралась, Танюшка, – говорит мама, как будто они в детстве и Таня опять пыталась дать сдачи хулиганам из соседнего двора. – У тебя просто ушибы, травмы… Ничего страшного.

И тогда Таня вспоминает: фигуры братьев… ее руку выламывают… короткое забвение… удары… подвал… безжалостный свет…

– А ребенок? – шепчет Татьяна.

– Какой ребенок? – пугается мама.

– У меня должен быть ребенок, – страшно медленно, но твердо говорит Таня.

– Я не знаю ничего ни о каком ребенке, – быстро и испуганно произносит Юлия Николаевна, и Татьяна остро чувствует фальшь в ее голосе. Поэтому она все понимает и закрывает глаза. Из-под ее век почему-то текут слезы, и она думает: «Я его потеряла», но испытывает при этом не горе, а огромное облегчение. Потом все начинает кружиться, кружиться – но не страшно, а весело, – и Таня засыпает.

Валерий Петрович

В ночной больнице пахло дезинфекцией и самой гадкой в мире пищей. Свет в коридоре был притушен. Ходасевич заглянул в палату. Татьяна неподвижно распростерлась на кровати – спала или была без сознания. Рядом с ней дремала на стуле Юлия Николаевна. Она вздрогнула на шум открываемой двери, увидела в проеме грузную фигуру бывшего мужа и досадливо замахала на него руками: уйди, мол. Валерий Петрович послушно прикрыл дверь в палату. Через минуту Юлия Николаевна вышла к нему в коридор. Она вся была напряженная, натянутая как струна.

– Что тебе здесь нужно?! – вместо приветствия набросилась она на бывшего мужа.

– Как себя чувствует Таня? – тихим, размеренным голосом проговорил он. Вспомнились наказы инструкторов: «Если вас не устраивают тональность и темп речи, заданные собеседником, надо построением и ритмом своих ответов внушать ему выгодную вам тональность и темп». Во время своей прежней женатой жизни Валерий Петрович, разговаривая с Юлией Николаевной, только этим и занимался.