Книга Тень берсерка - Валерий Смирнов

— Я сам так себя нарек, — вспоминаю события, предшествовавшие моему появлению в Косятине, и одеваюсь со скоростью солдата-первогодка. — Иначе нам бы вряд ли улыбнулось счастье встретиться.

— А когда мы снова увидимся? — этот вопрос мне понравился куда больше предыдущих.

— К сожалению, кое-что зависит не только от нас, но и от некоторых обстоятельств.

— Каких обстоятельств? — недоуменно спросила Аленушка. — Мы же любим друг друга...

Этого только не хватало! Я-то намекал о дедушке, зато Аленушка стала мыслить не хуже других женщин. Все правильно, кольцо — на палец, хомут — на шею. Только на мне этот хомут уже-висит много лет, пару мозолей натер, не больше того, ну а то, что я Аленушке в отцы гожусь, так для любви не это главное. Прямо-таки обидно становится за современную молодежь, однако, с другой стороны, куда девушкам деваться? Женихи вроде меня наперечет, даже если не иметь в виду вышедшего на первый план материального положения, а сверстники? Вот тут — явная незадача.

В мои годы у пацанов были несколько другие пристрастия, мы больше женщинам отдавали предпочтение. Позор современной молодежи! Тот с бутылкой в обнимку спит, другому целлофановый кулек с ацетоном гарем заменяет, третий, возможно, хочет, но не может, четвертый хочет третьего. Куда при таком раскладе красным шапочкам подаваться? Только в сказочный лес с пирожком для болящей бабушки, авось по дороге серый волк трахнет. Если, конечно, способен — наша экология помогает резко снижать возможность изнасилований надежнее Уголовного кодекса.

Мы действительно любили друг друга. Еще два дня кряду. Я выскакивал из отеля лишь для того, чтобы выдерживать линию поведения, и, сидя в радоновой ванне, мечтал поскорее вернуться в «Метелицу». На Аленушку свалилось легкое недомогание, так что приходилось ее дедушке выполнять указание врача — побольше бывать на свежем воздухе — исключительно в гордом одиночестве. Вечерней порой, когда ветеран смывался на дребезжащем драндулете к старинному приятелю доводить своим словесным поносом его семью до полной прострации, мы тоже не теряли время. До того часа, когда позвонил Рябов.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Звук выстрелов не доносился в подземелье, освещенное ровным светом мощного фонаря «Стайл». Рябов потно дышал в мой затылок, слегка отвлекая от творческого процесса, пока я буквально обнюхивал холст, подписанный директором дюссельдорфской Академии художеств Питером фон Корнелиусом.

Температура в тайном хранилище явно не соответствовала даже непритязательным советским условиям хранения произведений искусства, и несчастный «Берсерк» успел подцепить грибок. Как сильно подозреваю, вовсе не из-за того, что находился в самых тесных отношениях с прекрасной пастушкой работы Бонингтона.

«Бедные гипербореи, — подумал я, пристально вглядываясь в изображение древнего воина, крушащего врагов громадным топором, — откуда вам было знать, что светлое будущее окажется слегка затемненным, в том числе из-за плановых отключений электроэнергии? При таких реалиях повседневной жизни любая сверхсекретная сигнализация пасует перед элементарной «фомкой». Меня это даже очень устраивает, несмотря на то, что сигнализация здесь еще примитивнее, чем работы великого Пиросмани».

В запасе еще более полутора часов, хорошо, что люди вызубрили график планового отключения получше таблицы умножения. По этой причине команда Рябова устраивала проем в стене аккуратно, не спеша, двухчасовыми вахтами, соблюдая строгие условия коллективного договора, выдвинутые новым профсоюзным лидером фирмы Мариной.

Во времена, когда мастырили спецхран, о существовании секретных телекамер размером с телевизор «КВН» не подозревали, все больше полагались на толщину стен и смертоносные когти оравы грифонов, не говоря уже про такую мелочь, как непобедимая и легендарная армия, стоявшая на страже козла ясно чьих интересов.

Все продумали гипербореи, все учли, кроме одного. Что жизнь не стоит на месте. Да и кого им было опасаться, кроме друг дружки? Тем более, каких-то лет двадцать назад произведения искусства буквально валялись под ногами, только успевай подбирать. Вот я полез бы в те годы в спецхран, зная его точное расположение? Да ни за что! Даже если бы уже тогда мог рассчитывать на такое счастливое стечение обстоятельств, как двухчасовой паралич электрических цепей без индивидуально-хирургического вмешательства, и то не решился бы покончить с собой столь необычным способом. А кто, кроме меня, способен на это сегодня, когда каждый придурок считает вправе поступать, как ему взбредет в голову? Смешной вопрос.

Со временем изменилось многое. Нилусы и Вихельмсоны перестали попадаться в подворотнях, а из набросков Ватто никто не разжигает праздничных костров на дворовых помойках в честь прихваченной комнаты в коммуне после смерти соседа. Дурак покойный все двенадцать метров жилплощади захламил какими-то идиотскими картинками-статуэтками, освободить полезные метры от трухлявой гадости — и вся недолга.

Статуэтки пощербленные, картинки потрескавшиеся, к тому же гадостные, на них бабы голые и боги вредные, попахивающие антисоветчиной. Им явное место на свалке истории в виде дворовой помойки, ну а чтоб никто в некультурности не обвиноватил, этажерку, черт с ней, оставим и даже засандалим на верхнюю полку настоящего искусства. В виде семи слоников, один другого меньше.

При таком отношении населения к предметам антиквариата мне жилось неплохо, если не сказать очень хорошо. Зато сегодня доску Иорданса шестнадцатого века в комиссионке аж за семь рублей не купишь, не приобретешь под будкой знаменитую на весь мир мозаичную икону, очутившуюся в конце концов в Вашингтонском Национальном музее, отвалившем за нее всего-навсего семь миллионов долларов.

А ведь знаю, за эту икону просили целых пять рублей! Но такую гигантскую сумму никто не давал, привелось продавцу, скрепя сердце, скостить до трех. В аккурат хватило на бутылку «Московской», копченую селедку и три пирожка с горохом на шикарную закусь.

Так разве при столь бережном отношении населения к культурному наследию мне приходилось думать о Спецхранах? Чтобы я тогда за каким-то Корнелиусом в подземелье лез? Это сегодня Бонингтон для коллекционеров как прежде Тициан, а тогда? Катастрофически не хватало времени постоянно повышать личную культуру обслуживания населения и регулярно выслушивать благодарности старушек, сбагривших ненужные на том свете холсты и предметы декоративно-прикладного искусства. Тем более, бабушкам-дедушкам сильно хотелось достойно, с их точки зрения, дотянуть до того света, а кроме двадцати человек в миллионном Южноморске антиквариатом интересовались еще и музеи.

Такие суммы отваливали! За Бенуа-Тинторетто до пятидесяти долларов предлагали, естественно, в самой твердой валюте под названием рубль. Тогда доллар последний идиот в руки бы не взял. Не из-за боязни загреметь на пятнадцать лет с конфискацией имущества, а оттого, как не понимал: на кой нужен тот доллар, когда за него мокрой колбасы не купить? О прочих сортах колбасы население мало догадывалось, зато о существовании невиданного им доллара все равно знало. Каждый день радио и телевизор тявкали по его поводу, и советский народ уверовал: в отличие от самого твердого в мире рубля, их поганый доллар шатается и падает сильнее, чем наш пролетариат после аванса.