Книга Счастливчики - Хулио Кортасар

В баре, куда Рауль пригласил их выпить джину, они ловко обошли компанию Пресутти, скучившуюся в углу, но оказались лицом к лицу с Норой и Лусио, которые не были на ужине и выглядели озабоченными. Усевшись за тесно поставленными столиками, они оказались друг против друга и немного поговорили, с облегчением отказавшись на время от своей индивидуальности и сдавшись на милость этого чудовища — общего разговора, который всегда ниже уровня каждого из присутствующих, а потому так удобен. Лусио был рад и счастлив их приходу, потому что Нора, написав письмо сестре, загрустила. И хотя она говорила, что ничего страшного, Лусио выводила из себя ее задумчивая рассеянность, из которой он никак не мог ее вытащить. Особенно много он никогда с Норой не разговаривал, это было делом Норы; по сути, у них были довольно разные вкусы, но в отношениях между женщиной и мужчиной… В общем, это морока, что Нора расстраивается из-за пустяков. Может, хоть отвлечется, поговорив с людьми.

До этого Паула с Норой почти не разговаривала, и пока мужчины заказывали напитки и угощали друг друга сигаретами, они скрестили копья-улыбки. Рауль, прикрывшись молчанием, наблюдал за ними, лишь изредка отпуская любезное замечание или обмениваясь с Лусио впечатлениями относительно карты или пройденного «Малькольмом» пути. Он заметил, что Нора доверчиво повеселела, светское чудовище обласкивало ее множеством языков, вырывало из диалога (а по существу, из монолога, наряженного в диалог) и приобщало к узкому любезному и пошлому мирку, искрящемуся остроумными фразами и не всегда объяснимым смехом, с привкусом шартреза и запахом «Филип Мориса». «Исцеление красоты», — подумал Рауль, видя, как оживляется и становится красивым лицо Норы. С Лусио было сложнее, он никак не мог выйти из мрачного расположения духа, в то время как Лопес, ох, бедный Лопес. Он просто грезил наяву, бедный Лопес. Раулю становилось его жалко. «So soon, — думал он, — so soon…»[57]. Но, возможно, он просто не понимал, что Лопес счастлив и грезит розовыми слонами и огромными стеклянными шарами, наполненными розовой водой.

— И вот три мушкетера — на этот раз втроем, а не вчетвером, — отправились за кормою, а вернулись несолоно хлебавши, — сказала Паула. — Мы с вами, Нора, можем в любой момент прогуляться туда, да еще прихватить с собой невесту Пресутти, для ровного счета. И уверена, не остановимся, пока не дойдем до кормового винта.

— Мы можем заразиться тифом, — сказала Нора, принявшая слова Паулы за чистую монету.

— Не страшно, я захватила «Вик-вапоруб», — сказала Паула. — Кто бы подумал, что бравые гоплиты будут повергнуты в прах, как жалкие дебоширы?

— Не преувеличивай, — сказал Рауль. — На судне порядок, до праха далеко.

Он подумал, а вдруг Паула изменит своему слову и вытащит на свет божий револьверы. Нет, она этого никогда не сделает. Good girl[58]. Совершенно сумасшедшая, но не подведет. Нора, немного удивленная, попросила рассказать поподробнее про вылазку. Лопес искоса глянул на Лусио.

— Я не рассказал тебе, потому что дело того не стоит, — сказал Лусио. — Ты же слышала, что сказала сеньорита. Пустая трата времени.

— Видите ли, я не считаю, что мы потратили время попусту, — сказал Лопес. — Любая разведка ценна, как сказал бы какой-нибудь знаменитый стратег. Я, во всяком случае, убедился, что есть гнильца в «Маджента Стар». Ничего сверхстрашного, разумеется, никаких «горилл» там не везут, а скорее, контрабанду, которую можно обнаружить, что-нибудь в этом роде.

— Может быть, но в общем-то это нас не касается, — сказал Лусио. — В нашей части судна все в порядке.

— С виду — да.

— Почему — с виду? Это совершенно ясно.

— Лопес совершенно справедливо сомневается в чрезмерной ясности, — сказал Рауль. — Как сказал однажды бенгальский поэт из Шантинекетана[59], ничто не ослепляет лучше чрезмерной ясности.

— Да, но это поэтические слова.

— Потому-то я их и привожу, и даже из скромности приписал поэту, никогда их не произносившему. Но что касается Лопеса, я, как и наш друг Медрано, разделяю его сомнения. Если на корме что-то не в порядке, то зараза рано или поздно распространится и на носовую часть. Будь это тиф-224 или тонны марихуаны: отсюда до Японии — долгий соленый путь, дорогие мои, и стаи хищных рыб под килем.

— Бр-р… напугал до дрожи! — сказала Паула. — Посмотрите на Нору, бедняжка и в самом деле испугана.

— Я не знаю, может, они шутят, — сказала Нора, бросая на Лусио удивленный взгляд, — но ты мне говорил…

— А я должен был тебе сказать, что по пароходу разгуливает Дракула? — возразил Лусио. — Тут слишком уж преувеличивают, может, для развлечения от нечего делать это и годится, но незачем внушать людям, будто это всерьез.

— Лично я, — сказал Лопес, — говорю совершенно серьезно и не собираюсь сидеть сложа руки.

Паула насмешливо зааплодировала.

— Ямайка Джон — одинокий герой! Я от вас многого ожидала, но такого героизма…

— Не валяйте дурака, — отрезал Лопес. — И дайте мне сигареты, мои кончились.

Рауль жестом выразил восхищение. Ну и парень. Нет, право же, становится интересно. Он наблюдал, как Лусио пытается вернуть утраченные позиции, и как Нора, нежная невинная овечка, лишала его удовольствия почувствовать, что его объяснения приняты. Для Лусио все было просто: тиф. Капитан болен, на корме зараза, а следовательно, это элементарные меры предосторожности.

«Вечно одно и то же, — подумал Рауль. — Пацифистам непременно надо пороху понюхать, чтобы понять что к чему. И тогда Лусио в первом же порту побежит покупать пулемет».

Паула, казалось, слушала доводы Лусио сочувственно, и на ее лице было написано внимание, цену которому Рауль прекрасно знал.

— Наконец-то я вижу человека со здравым смыслом. А то весь день вокруг одни заговорщики, какие-то последние могикане, петербургские бомбисты. Как же приятно иметь дело с человеком твердых убеждений, который не поддается на уловки демагогов.

Лусио, совсем не уверенный, что это похвала, принялся подкреплять свои доводы. Если что-то и делать, то направить им письмо, подписанное всеми (всеми теми, разумеется, кто пожелает его подписать), чтобы капитан знал, что пассажиры «Малькольма» с полным пониманием относятся к сложившейся на борту необычной ситуации. Можно и намекнуть, что в отношениях между пассажирами и офицерами не получилось доверительных отношений…

— Полноте, полноте, — пробормотал Рауль, заскучав. — Если у них тиф обнаружился уже в Буэнос-Айресе, а они взяли нас на борт, то они отпетые сукины дети.

Нора, не привыкшая к крепким выражениям, заморгала. Паула с трудом удержалась, чтобы не расхохотаться, однако снова выступила на стороне Лусио, высказав предположение, что, должно быть, эпидемия разразилась, едва они покинули рейд. И благородные офицеры, обуреваемые сомнениями и неуверенностью, остановились напротив Килмеса, чьи хорошо всем известные эманации, по-видимому, не улучшили атмосферу на корме.